Сжимаясь до состояния пустоты,
Ступаю по дну неба.
Опустошение вносит ясность, четкость
На призрачную свободу передвижений.
Февраль латает зимние бинты
Промозглым мелом.
Какая легкость,
Господи, и с тем, какое жжение
От недосказанности.
Лица, те же лица на монотонной
Чешуе попутных кадров.
Седое солнце греет будущими винами.
Луна потягивает праздность
Сном, иллюзией полночной смерти.
И что-то ускользает тенью алой
Закатных нимбов.
Мир сдавлен, стиснут, сжат
До состоянья комнаты,
Обклеенной обоями души,
Проваленной в дно неба,
И ожидающей знамений, меток, шрамов.
Тряпичный снег, февральский авангард,
Творцом-метеорологом намолотый,
Дорог растрепанных коржи,
Деревьев белых вены.
Моя любовь жива, пока сочится рана
Сердечных родников.
Ступаю по дну неба.
Опустошение вносит ясность, четкость
На призрачную свободу передвижений.
Февраль латает зимние бинты
Промозглым мелом.
Какая легкость,
Господи, и с тем, какое жжение
От недосказанности.
Лица, те же лица на монотонной
Чешуе попутных кадров.
Седое солнце греет будущими винами.
Луна потягивает праздность
Сном, иллюзией полночной смерти.
И что-то ускользает тенью алой
Закатных нимбов.
Мир сдавлен, стиснут, сжат
До состоянья комнаты,
Обклеенной обоями души,
Проваленной в дно неба,
И ожидающей знамений, меток, шрамов.
Тряпичный снег, февральский авангард,
Творцом-метеорологом намолотый,
Дорог растрепанных коржи,
Деревьев белых вены.
Моя любовь жива, пока сочится рана
Сердечных родников.
Обсуждения Внутриутробно