За ночь четвертый артобстрел.
Прожектор в небе рыщет.
Плоть голод до костей разъел.
Динамик хриплый свищет.
И душит черная петля:
Безвыходность блокады.
Жестоким жалом пытку для,
В нас целят фрицы-гады.
А снежный город видит сны –
Кровавые знаменья.
Не все дотянут до весны.
Здесь время в замедленьи.
Кварталы треснувших иллюзий
И раны стареньких домов.
Сгорел в пожаре котик Мурзик,
И пионер сгорел Петров.
Дорога Жизни – хрупкий лед.
Ревут штурмовики,
Ломая бомбами проход,
Кроша грузовики.
В руинах лун звучал рояль,
Когда притихнул ад.
И Шостаковичу внимал
Весь мертвый Ленинград.
Прожектор в небе рыщет.
Плоть голод до костей разъел.
Динамик хриплый свищет.
И душит черная петля:
Безвыходность блокады.
Жестоким жалом пытку для,
В нас целят фрицы-гады.
А снежный город видит сны –
Кровавые знаменья.
Не все дотянут до весны.
Здесь время в замедленьи.
Кварталы треснувших иллюзий
И раны стареньких домов.
Сгорел в пожаре котик Мурзик,
И пионер сгорел Петров.
Дорога Жизни – хрупкий лед.
Ревут штурмовики,
Ломая бомбами проход,
Кроша грузовики.
В руинах лун звучал рояль,
Когда притихнул ад.
И Шостаковичу внимал
Весь мертвый Ленинград.