Рады снегу каждый куст и деревце,
В белое одевшись, как в меха;
И Декабрь, зимы-старухи первенец
Тихий был, а мать была лиха.
Сам и не заметил как отцарствовал -
Всё шептали братья: Не пора ль?
Правили надменно и неласково
Брат Январь и младшенький Февраль.
Ветры одного по-пёсьи бешено
Выли и носились без ума,
А другой морозил, оборзевший, но
Как гордилась ими мать-зима!
С длинными растрепанными космами,
Строгая, холодная как смерть,
До поры, как прочь бежать пред вёснами,
Ей так много получалось сметь.
Всё могла: швеёй быть и садовником -
Одинокой сыщутся дела;
А хотелось Март назвать любовником,
Дать ему что прочим не дала.
Только сердце снежное неласково -
Обогреет Март - и потечёт;
Властвовать Зиме, и только властвовать,
Даже если прочее влечёт.
И Зима-старуха всё невестится,
Старой стерве нравится чудить:
То фатой-метелью занавесится,
То характер злой даст ощутить;
Изредка: затихнет, опечалится -
Будет ровен снег и воздух свеж -
Словно сил хватило не отчаяться
Средь своих несбывшихся надежд.
В белое одевшись, как в меха;
И Декабрь, зимы-старухи первенец
Тихий был, а мать была лиха.
Сам и не заметил как отцарствовал -
Всё шептали братья: Не пора ль?
Правили надменно и неласково
Брат Январь и младшенький Февраль.
Ветры одного по-пёсьи бешено
Выли и носились без ума,
А другой морозил, оборзевший, но
Как гордилась ими мать-зима!
С длинными растрепанными космами,
Строгая, холодная как смерть,
До поры, как прочь бежать пред вёснами,
Ей так много получалось сметь.
Всё могла: швеёй быть и садовником -
Одинокой сыщутся дела;
А хотелось Март назвать любовником,
Дать ему что прочим не дала.
Только сердце снежное неласково -
Обогреет Март - и потечёт;
Властвовать Зиме, и только властвовать,
Даже если прочее влечёт.
И Зима-старуха всё невестится,
Старой стерве нравится чудить:
То фатой-метелью занавесится,
То характер злой даст ощутить;
Изредка: затихнет, опечалится -
Будет ровен снег и воздух свеж -
Словно сил хватило не отчаяться
Средь своих несбывшихся надежд.