Он вырвал с мясом боль и ночь,
разбив стекло рассвета,
он окунулся с головой
в кипящий жар души;
но ночь, как вошь, как шлюхи стон
в постели разогретой,
смеётся грязной тряпкой губ,
и тяжестью лежит
на срезе мутного зрачка,
на петлях ржавых шрамов,
где пустотой плюёт свеча
в глухой подвал рассвета,
где небо, бросив ляжки туч
на свой холодный мрамор,
достало солнца мятый луч,
и написало смерть.
Но из щелей червивых стен,
из всех продрогших окон,
течёт душа, как рожь, как степь,
как снов осенних плесень,
течёт к молитве, к куполам,
дождём свинцовых копий,
чтоб вечер вывел, бронзой рта,
евангельскую весть.
разбив стекло рассвета,
он окунулся с головой
в кипящий жар души;
но ночь, как вошь, как шлюхи стон
в постели разогретой,
смеётся грязной тряпкой губ,
и тяжестью лежит
на срезе мутного зрачка,
на петлях ржавых шрамов,
где пустотой плюёт свеча
в глухой подвал рассвета,
где небо, бросив ляжки туч
на свой холодный мрамор,
достало солнца мятый луч,
и написало смерть.
Но из щелей червивых стен,
из всех продрогших окон,
течёт душа, как рожь, как степь,
как снов осенних плесень,
течёт к молитве, к куполам,
дождём свинцовых копий,
чтоб вечер вывел, бронзой рта,
евангельскую весть.
Обсуждения Послушник
Не вырывал, не вырывался, в грязи не валялся, насаждал, сам себя изводил, болью, восьмикилограммовые вериги натёрли кожу груди и спины, кровяная корка, сплошная рана, ночь, погружение, «избиение», окатывание ледяной водой, опускание на землю, прерванный полёт гордыни, во веке веков, поныне, бельмо на правом глазу и отсутствие ока слева, (окостоп), кромешное и непоколебимое ощущение бытия истинного, от ран тела, чистота мыслей и чувств и череда откровений, выстроившихся в очередь, теснились в передней, экономия, ни электричества, ни свечей, одна лампадка у образа спасителя, жизни-жизнь, слава тебе, не переставал повторять, яша, запах мяты и чабреца, ковш ключевой воды, раскрошенная просфора, на столе на белоснежном платке и нетронутое красное вино в штофе зелёного стекла и бесконечное прости и помилуй...мя...
Спасибо Вам.