Я начинаю детство забывать...

Стираю бельё у баньки

на берегу Онеги.

Не простыни на верёвках —

надутые паруса.

С рёвом несутся к морю

льдины под рыхлым снегом,

И посмотреть сбежались

на ледоход леса.


Прёт ледяная лава,

сосны сметая краем.

В пяти шагах, под обрывом,

весенней стихии вой.

И я, онемев от восторга,

куда-то лечу, стирая…

И хлопает парусами

ветер над головой.

***

На легком светло-сером крепдешине

хитросплетенья липовой аллеи.

Куда уходят люди и машины,

раз глубины картинка не имеет?


Какое бы, однако, вышло платье

из нежного апрельского тумана,

похожего на ожиданье счастья,

с зеленоватою каймой по кромке ткани!


Но лучше вид, изъятый из окна,

перенести на стену. В час печали

взглянуть и вспомнить: ранняя весна…

Ещё судьба сквозь дымку не видна —

Всё впереди. Впервые. Всё в начале…


***

Я начинаю детство забывать.

Мне разглядеть теперь уже непросто

сквозь времени сомкнувшуюся гладь,

как Атлантиду, затонувший остров.


И лица тех, с кем вместе я росла,

всё дальше от меня, всё невозвратней...

Они сквозь сумрак зыбкого стекла

как бледные расплывчатые пятна.


На этом общем снимке есть и я —

Та, с омутом в глазах и с тонкой шеей,

как незнакомка, смотрит на меня,

и, кто склонён над ней, не разумеет.


Но иногда какой-нибудь пустяк:

мотив забытый, рябь древесной тени —

и детство дальнее со дна всплывает так,

что перехватит дух от потрясенья.


Оно такой жар-птицей полыхнёт,

таким теплом в скорбях моих согреет!..

И снова канет в зазеркалье вод —

чем ярче полыхнуло, тем быстрее.


Но в жизни будущей, в той полноте времён,

когда концы сойдутся и начала,

среди садов, где трав не блёкнет лён,

я встречи с ним, как воскресенья, чаю.