Петербург спивается и торчит на игле

Петербург спивается и торчит на игле,
Как шашлык люд жарится на дьявольском огне.
Петербуржец катится в пропасть темных снов,
В ловушку заарканен, в плен спиртовых паров.

Растет волна безумия на хмельных дрожжах,
Конец благоразумия в токсичных головах,
Где ядовитость мысли доходит до предела,
И нужно впрыснуть яркости, чтоб свет стал снова белым.

Выплачивают дань рабы большой машины,
Качающей всем варево, ей ведомы пружины.
Доставит дозу каждому, копеечку любви,
И вылакает с жадностью — душу — выдоит.

И мрут как мухи гаврики, в трубу чудес влетая.
Друг дружечку хоронят, в запоях выгорая.
В дурманах пьяных слез себя все пуще топят,
Бессилием отчаянья кипит внутри злой ропот.

В трясине безысходности звучит кривая скрипка,
И скальпы чьей-то гордости, и горестные всхлипы
Усеют это поле цветами зыбких грез,
Где ты заснул навеки — наркоза передоз.

Ведь нет любви ни капельки, одни здесь эгоизмы,
И мир отвратен гаденький сквозь обнаженья призму.
Вот водкой люди головы себе и отрывают,
В побеге от реальности мозги повышибают.

Была ж интеллигенция! Ученые... и барды...
Теперь хамью протекция. Сплошь пьяненькие морды.
Я помню: город цвел сиренью и акацией....
Сейчас вместо акации одни галлюцинации.

Переплавляет души котел кривозеркалья, —
Дотла тебя разрушит и станешь нереальным,
Словно бы подвешенным в вечной пустоте,
И дом расколот надвое, живешь как звон в нигде.

А море разливанное народу по колено.
В нем биомасса пьяная корежит свои гены,
Рожают слепых даунов адепты Диониса,
И пухнет онкологией в них раковая крыса.

И Посейдон бухариков на смерть благословляет,
Раствором упоительным им разум распыляет.
В дым город пьян, качается на глиняных ногах,
Морфейной желтой полночью размазанный в мирах.