Когда европейцы впервые столкнулись с древними культурами Америки, Африки, Австралии, то поначалу взаимопонимание было на нуле, о чем свидетельствуют, например, слова Юкатан и кенгуру, которые в переводе с местных наречий означают одно и тоже: я не понимаю.
В дальнейшем контакты оборачивались безжалостным уничтожением всего самобытного. Европейцы не понимали смысла обрядов и видели в них только дикарские кровавые ритуалы. Впрочем, разобраться в них удалось совсем недавно. Вплоть до XIX века даже в науке господствовало мнение о людях второго сорта, которых принципиально нельзя обучить культуре. Процветавшему рабовладению такая точка зрения вполне импонировала.
Действительно, опыт обучения детей природы был в основном неудачным. А вернувшиеся в свое племя моментально возвращались к прежней жизни. Правда, обучение начиналось не с рождения. Казалось бы, нетрудно поставить научный эксперимент и поместить чернокожего младенца в белую семью. Но расовые предрассудки не давали это сделать. (Так же из-за моральных предубеждений уже в XX веке провалились эксперименты по скрещиванию человека с обезьяной. Впрочем, деятели церкви считали кощунственными даже опыты И.В.Мичурина по скрещиванию растений.)
Расовая дискриминация благополучно дожила до XXI века и в более завуалированных формах не искоренена до сих пор.
Поэтому вне науки представления о первобытных людях сегодня весьма разные. Кто-то слышал о дикарях-людоедах от Ильфа и Петрова и полагает, что древние люди обходились десятком слов и совокуплялись как попало.
Однако наука выявила совсем другое. "Даже в самом примитивном первобытном обществе мы встречаемся с фактом удивительно богатого языка, с помощью которого оказывается поименована ВСЯ окружающая человека реальность, причем в ее мельчайших деталях. При этом каждое имя носит оттенок имено собственного и представляет собой некий культурный шифр, предполагающий в слове множество семантических оттенков." (А.М.Лобок)
Сегодня точно установлено, что по крайней мере на протяжении последних 40 тысяч лет человек не отличался от современного по своим умственным и физическим качествам. Пещерные люди в принципе могли бы обучаться в наших университетах ничем не хуже, чем современные.
У всех исследованных племен, якобы не достигших цивилизации, также была обнаружена сложная социальная организация, мифология и познания, которые делали представителей племени гораздо более искусными охотниками и рыболовами, чем сегодняшние образованные люди. Обнаружено невероятное количество языков на относительно небольших территориях. У каждого племени индейцев Северной Америки свой уникальный язык.
Необходимо все-таки отметить, что реально доступны для изучения не те пещерные представители, жившие 40 тысяч лет назад, а их далекие потомки, которые за эти тысячи лет вполне могли поднабраться знаний и развить свой язык. Сколько было слов в прежних языках - сейчас не представляется возможным установить ввиду отсутствия письменности в те времена. Но естественно предположить, что язык общения сформировался далеко не сразу, а складывался постепенно, начиная с простейших звуков и жестов.
Сохранились только наскальные изображения, рисунки на стенах пещер, остатки материальной культуры. Примечательно, что наконечников стрел и примитивных режущих инструментов обнаружено намного больше, чем, казалось бы, нужно. Такое впечатление, что первобытные люди от нечего делать просто выражали себя в наскальном творчестве и производстве ненужных инструментов. Можно сказать, они делали не то, что нужно, а то, что умели. Наверное, такой мотив вполне понятен и современным людям.
А еще древние люди умели издавать звуки, разные звуки, и по-разному реагировать на происходящие события. В этом нет принципиального отличия от животных, которые тоже показывают в звуках свое отношение к действительности. Но строение гортани оказалось отменным подарком от природы (или от Бога). А главное, мозг человека стал хорошо различать эти звуки. В этом тоже нет ничего принципиально нового по сравнению, скажем, с мозгом собаки, который, как полагают, различает огромный диапазон запахов (а вовсе не нос собаки, хотя и последний является нелишним).
Как бы то ни было, но у человека, обеспечившего себя пищей, появилось свободное время и новое развлечение при в общем-то небогатом их ассортименте: издавать всевозможные звуки и сопоставлять их с окружающей действительностью. В отличие от сигналов через запахи здесь есть огромное преимущество в том, что звуки можно как издавать, так и слышать. А с издаванием запахов у природы и у собак, по-видимому, вышли трудности.
Как мы сейчас знаем, слова сыграли решающую роль в формировании человеческого мышления и мощнейшей цивилизации. Но первобытный человек, конечно, не понимал великого предназначения своих первых нечленораздельных воплей. С не меньшим усердием он мог кривляться и бить в барабан или другие звучащие предметы. Никакого заметного преимущества работа языком не давала. Среди соплеменников индивид мог выделяться и зарабатывать авторитет раскраской, прической, одеянием и, конечно, физическими качествами, успехами в охоте.
Это уже намного позже преимущество языка выявилось в соревновании наших прадедов с неандертальцами, которые менее преуспели в речевом общении. А могло и не выявиться. Формирование языка проходило не под действием естественного отбора, не потому, что лишнее слово оказывало заметную помощь в боевой схватке против соседнего племени, а само по себе, без всякой конкуренции. Все атрибуты и магические действия, связанные с охотой и военными действиями, формировались как бы из собственных внутренних причин, а вовсе не для того, чтобы раз и навсегда уничтожить соседнее племя. Военное искусство, копье, стрелы - это, возможно, в первую очередь стало средством самовыражения. Малейшим деталям боевой раскраски придавалось огромное значение. Каждое перо в головном уборе несло определенный смысл. Так что уважение вызывал не только преуспевший в самовыражении соплеменник, но и противник.
Неудивительно поэтому, что американские индейцы были смелыми и гордыми, они предпочитали умереть, нежели стать рабами у европейцев. По многим современным меркам индейцы были исключительно возвышенными и духовными людьми. Так что для работы на плантациях пришлось завозить африканцев, которые уже у себя на родине познакомились с рабством и в определенном смысле ушли дальше по весьма извилистой линии цивилизации.
Несмотря на все тяготы первобытной жизни, первобытный человек жил в исключительной гармонии с природой и себе подобными. Впрочем, это сегодня оказаться без телевизора, телефона или без денег кажется катастрофой. А в древности даже не догадывались о таких неприятностях. Зато без всяких расчетов охотник знал, сколько животных можно убить, чтобы дикое стадо на века оставалось источником пищи. А европейцы истребили многомиллионные стада бизонов всего за несколько лет (в частности, чтобы лишить индейцев пищи).
Люди другого племени были такой же частью природы, хранимой и уважаемой. Можно сказать, что они были средством самовыражения, как сегодня каждому человеку необходимо общество не только из чисто потребительских соображений, но и для того, чтобы других посмотреть и себя показать. Оттого съесть некоторые части тела противника считалось у некоторых народов способом перенять его лучшие качества. Принести противника в жертву духам или самому быть принесенным нередко считалось большой честью. Все это казалось дикарским для европейцев. Но с противоположной стороны, наоборот, представлялось крайне нерациональным бесполезное закапывание в землю.
Гармоничное сосуществование с природой, казалось бы, могло длиться вечно. Если бы Земля не была такой большой, то возможно, так и случилось бы. Но в традициях первобытного общества уже были заложены семена, которые должны были уничтожить это общество. Эти семена долго не прорастали, но на бескрайних просторах планеты непременно должны были появиться благоприятные условия для дальнейших человеческих игр, на этот раз с дикими животными и растениями. Это привело к скотоводству и земледелию, появлению излишков продуктов питания, а затем к пресловутой частной собственности, которой предстояло вновь перевернуть мир...
Почему опять игра? Да потому, что поначалу домашний скот и возделанные участки не сулили ни малейшей выгоды. Зато в любой момент скот мог быть угнан, а выращенный урожай отобран. До самых последних времен угон скота был таким же распространенным явлением, как теперь угон автомобиля. Поставить себя в зависимость от собранного урожая представлялось столь же нелепым, как таскать с собой огромный камень только для того, чтобы на нем иногда посидеть. Если даже кто-то возделал поле, то зачем это делать самому, когда можно просто все забрать у возделавшего? Свое поле и стадо надо защищать. А труженик, привыкший гнуть спину, - плохой воин. Хороший воин только тот, кто просто воин и больше никто.
К чему приводит расчет на земледелие, хорошо видно на примере майя, чью цивилизацию сгубила жесточайшая засуха. Не раз на грани полного исчезновения был Египет. Также сильно преувеличенными представляются сегодня слухи об изобилии, которое давало земледелие. Как свидетельствую раскопки и исторические сведения, подавляющее большинство населения всегда жило впроголодь. Если и появлялся где-то избыток, то немедленно нарождались новые рты, быстро его поглощавшие. Львиную долю человеческой истории единственным регулятором рождаемости был голод. Он же правил всей историей больше, чем кто-либо другой. До сих проблема голода - одна из острейших в мире.
Развитие земледелия и скотоводства выглядит скорее вынужденной мерой после опустынивания цветущих прежде обширных пространств Африки и Азии. Большинству населения оставалось либо погибнуть в боях за иные земли, либо искусственно поддерживать плодородие и содержать скот. Последний вариант это действительно последнее, хоть и крайне рискованное средство. Это участь побежденных, участь слабых. Оттого на протяжении тысячелетий человеком считался воин, а копавшиеся в грязи и навозе - чернью, рабами, холопами, недостойными никакого уважения, лишь еще одним видом скота, который вынуждена содержать знать. Только коммунистическая идеология провозгласила труженика хозяином всего созданного, но и она потерпела поражение...
К сожалению, момент появления нового развлечения у человека в виде игры в слова никак не зафиксировался в истории, и судить о нем можно только косвенно по отдаленным последствиям, по современным племенам, которые лишь условно называются первобытными.
Видным исследователем самобытных народов был французский философ, психолог, антрополог, социолог и этнограф Л.Леви-Брюль (1857-1939), огромная деятельность которого достойна отдельного изучения. Но далее будет использован современный источник, где достижения Леви-Брюля получили дальнейшее мощное развитие. От Леви-Брюля ограничусь одной цитатой:
"Сознание первобытного человека наперед заполнено огромным числом коллективных представлений, под влиянием которых все предметы, живые существа, неодушевленные вещи или орудия, приготовленные рукой человека, мыслятся всегда обладающими множеством мистических свойств. Следовательно, первобытное познание, чаще всего совершенно безразлично относящееся к объективной связи явлений, обнаруживает особую внимательность к очевидным или скрытым мистическим связям между этими явлениями."
Ниже приводятся сведения из огромного сочинения кандидата философских наук и доктора психологических наук А.М.Лобка "Антропология мифа" (1997г.). При внешней доступности вопросы там сугубо научные. И чтобы популяризация не превратилась в профанацию, большей частью сохранена речь автора, которая и так достаточно яркая и живая. Это только незначительный отрывок. Достоин изучения весь труд. Итак, за Леви-Брюлем далее продолжает А.М.Лобок.
А разве не точно так же обстоит дело с сознанием любого современного, образованного человека? Психологический механизм функционирования в сознании первобытного человека мифа до запятой совпадает с функционированием в сознании современного человека того, что именуется истиной. Как миф первобытного человека непроницаем для данных непосредственного опыта и базируется на неких коллективных представлениях, существенно больших, нежели платформа непосредственного жизненного опыта личности, так и истины современного человека носят глубоко надопытный характер, если подразумевать под опытом индивидуальный опыт личности. Все, что современный человек называет истиной, так или иначе санкционировано коллективным опытом культуры, недоступным личному восприятию индивида.
Любой образованный представитель современной цивилизации, глядя на провода между столбами, с уверенностью скажет, что по ним бежит ток. Но бег тока есть чистейшей воды мистическое свойство, которое никак не может быть удостоверено жизненным опытом этого человека. Единственное, в чем можно удостовериться, так это в том, что прикосновение к этим проводам заканчивается плохо. Но как на основании этого плачевного опыта сделать вывод о том, что по проводам якобы бежит ток, - решительно непонятно.
Человек - это существо, изобретающее мифы, навязывающее эти мифы истинам, затем живущее в их рамках и по их законам, а затем подстраивающее мир под свои мифы.
Исследователи первобытной мифологии удивляются: тотемистическое сознание настаивает на странной тождественности представителя того или иного племени с его племенным тотемом. Люди считают себя одновременно человеческими существами и, например, птицами.
Первобытный человек настаивает на том, что его культурно-племенная индивидуальность настолько же существенна, как для животного видовая индивидуальность. Настолько, что даже продолжение рода с представителем другого племени оказывается невозможным. О своей индивидуальности человек подает знаки через раскраску, одеяние, поведение. Культурная сомоиндификация индивида - это настолько мощный фактор, что он полностью подчиняет себе сексуальное поведение человека. Даже внутри своего племени сексуальное поведение человека жестко зависит от культурных норм и следует строгим мифологическим законам. Нарушить такой закон - страшнее смерти. За внешними признаками скрывается более существенное: культурный стандарт мышления, который делает практически невозможным понимание между представителями различных культурных общностей. Первобытный человек, разрисовывающий свое тело сложным узором различных красок и татуировок, демонстрирует себя как представителя определенного культурного вида. И с подчеркнутым пренебрежением относится к себе как к представителю биологического вида.
Человек поименовывает все, что его окружает, навязывает каждому предмету природного мира странные, культурно-мифологические смыслы, не имеющие ничего общего с органикой объективно-природного существования этих предметов.
Таким образом, человек как бы удваивает природу и добавляет параллельную природу, в которой каждый предмет оказывается нагружен особой семантикой культурных шифров. В первобытном обществе это проявляется, в частности, в том, что каждый предмет природы получает свое персональное мифологическое имя и свою мифологическую историю. В современном языке дело обстоит, в сущности, так же.
Причем, что важно: каждая культура осуществляет свою акцию удвоения. И множество этих акций удвоения свидетельствует о некоем новом качестве существования самого этого мира. Мир всякий раз заново удваивается в каждом новом культурном зеркале, а поскольку культурных зеркал, в которых отражается пространство мира - огромное количество, то приходится говорить о своеобразной культурной мультипликации мира, когда нет единого мира, а есть множество его культурных отражений.
Но - парадокс! - это тот самый момент, с которого человек вступает в собственно познавательное отношение к природе. Когда он начинает расшифровывать те или иные явления окружающей природы вне зависимости от того, имеют ли они для него непосредственный жизненный смысл. Когда все то, что должно было бы, по идее, оставлять его глубоко индифферентным как биологическое существо, внезапно вовлекается в орбиту его внимания и становится предметом самого пристального анализа. Природа вообще перестает отныне быть для человека просто условием, средством осуществления жизни. Мир, нагруженный культурными шифрами, культурной семантикой, впервые становится интересным человеку универсально, во всем своем реальном объеме, а не как условие выживания и продолжения рода на все новых и новых витках эволюционной спирали.
Таким образом, пока мир существует сам по себе, не нагруженный никакой особой культурной семантикой, он в этом своем самостном качестве, в своей реальной безграничности и универсальности никого не интересует, а принимается той или иной живой особью в расчет лишь постольку, поскольку является условием и средством ее выживания и продолжения рода. И лишь после того, как на свет появляется существо, которое придумывает нагрузить мир системой культурных шифров (назовем это "языком"), этот мир, как бы переставший быть самим собой, но ставший проекцией культуры, становится этому существу интересен весь, а не только в тех своих фрагментах, которые существенны с точки зрения задачи выживания и продолжения рода.
Иначе говоря, весь окружающий человека мир становится сложным культурно-семантическим шифром, разгадыванию которого можно посвятить саму жизнь. Природа из средства превращается в цель, и становится вся без исключения интересна человеческому существу, а не только в тех своих проявлениях, которые имеют жизненный смысл, т.е. значимы с точки зрения стратегии биологического выживания и размножения.
Правда, это уже не природа сама по себе, а природа, поставленная в культурный контекст. Но зато - вся. Не выборочно - под углом зрения иерархии биологических потребностей, как это происходит у любого традиционного живого вида, - а целиком. В соответствии с той особенностью человеческого существа, которую еще Маркс охарактеризовал как феномен человеческой всепредметности. Мол, любое животное интересуется в окружающем мире только тем, что имеет для него непосредственный биологический смысл. И интересуется этим "чем-то" лишь в той мере, в какой это диктуется биологической целесообразностью. А вот что касается человека, то почему-то нет в мире предмета, который бы мог оказаться ему принципиально неинтересным.
Человек навязывает миру мифологические имена, и уже после этого ведет диалог с искусственно поименованным миром. Каждому без исключения предмету окружающего человека мира культура дает персональное имя, и, тем самым, провоцирует человека на особую деятельность по семантической дешифровке этого имени с помощью предмета. А эта деятельность, в свою очередь, и составляет основу познания.
Но, таким образом, переименовывая мир, культура как бы искушает человека. Искушает на познание. Искушает на сверхбиологическое отношение к миру. Искушает фантастическим многообразием предметов, находящихся далеко за пределами тех его жизненных потребностей, которые предопределяют его поведение как видового существа.
Человек как бы выходит за пределы самого себя, за пределы видовых организменных потребностей и становится человеком Вселенной.
И в этом состоит суть великого перелома в истории живой природы. В результате человек выходит из того состояния великого жизненного смирения, в котором пребывает любой живой вид на Земле. Человек перестает быть существом, которое с покорным равнодушием растворяется в своем потомстве во имя великой жизненной цели - все нового и нового видообразования. Человек выходит за границы той бесконечной череды сменяющих друг друга поколений и новых видов, в которой ценность любого из них, не говоря уже об отдельных индивидах, оказывается микроскопически мала, и сводится к ценности отдельного кирпичика в здании, состоящем из многих тысяч этажей.
Итак, культурная среда для человека оказывается чем-то принципиально иным, нежели природная среда для животного, а именно: предметом для постоянной расшифровки неких, создаваемых другими людьми социальных шифров, и, тем самым, предметом постоянного возделывания в себе некоего надорганизменного содержания.
Н.В.Невесенко
В дальнейшем контакты оборачивались безжалостным уничтожением всего самобытного. Европейцы не понимали смысла обрядов и видели в них только дикарские кровавые ритуалы. Впрочем, разобраться в них удалось совсем недавно. Вплоть до XIX века даже в науке господствовало мнение о людях второго сорта, которых принципиально нельзя обучить культуре. Процветавшему рабовладению такая точка зрения вполне импонировала.
Действительно, опыт обучения детей природы был в основном неудачным. А вернувшиеся в свое племя моментально возвращались к прежней жизни. Правда, обучение начиналось не с рождения. Казалось бы, нетрудно поставить научный эксперимент и поместить чернокожего младенца в белую семью. Но расовые предрассудки не давали это сделать. (Так же из-за моральных предубеждений уже в XX веке провалились эксперименты по скрещиванию человека с обезьяной. Впрочем, деятели церкви считали кощунственными даже опыты И.В.Мичурина по скрещиванию растений.)
Расовая дискриминация благополучно дожила до XXI века и в более завуалированных формах не искоренена до сих пор.
Поэтому вне науки представления о первобытных людях сегодня весьма разные. Кто-то слышал о дикарях-людоедах от Ильфа и Петрова и полагает, что древние люди обходились десятком слов и совокуплялись как попало.
Однако наука выявила совсем другое. "Даже в самом примитивном первобытном обществе мы встречаемся с фактом удивительно богатого языка, с помощью которого оказывается поименована ВСЯ окружающая человека реальность, причем в ее мельчайших деталях. При этом каждое имя носит оттенок имено собственного и представляет собой некий культурный шифр, предполагающий в слове множество семантических оттенков." (А.М.Лобок)
Сегодня точно установлено, что по крайней мере на протяжении последних 40 тысяч лет человек не отличался от современного по своим умственным и физическим качествам. Пещерные люди в принципе могли бы обучаться в наших университетах ничем не хуже, чем современные.
У всех исследованных племен, якобы не достигших цивилизации, также была обнаружена сложная социальная организация, мифология и познания, которые делали представителей племени гораздо более искусными охотниками и рыболовами, чем сегодняшние образованные люди. Обнаружено невероятное количество языков на относительно небольших территориях. У каждого племени индейцев Северной Америки свой уникальный язык.
Необходимо все-таки отметить, что реально доступны для изучения не те пещерные представители, жившие 40 тысяч лет назад, а их далекие потомки, которые за эти тысячи лет вполне могли поднабраться знаний и развить свой язык. Сколько было слов в прежних языках - сейчас не представляется возможным установить ввиду отсутствия письменности в те времена. Но естественно предположить, что язык общения сформировался далеко не сразу, а складывался постепенно, начиная с простейших звуков и жестов.
Сохранились только наскальные изображения, рисунки на стенах пещер, остатки материальной культуры. Примечательно, что наконечников стрел и примитивных режущих инструментов обнаружено намного больше, чем, казалось бы, нужно. Такое впечатление, что первобытные люди от нечего делать просто выражали себя в наскальном творчестве и производстве ненужных инструментов. Можно сказать, они делали не то, что нужно, а то, что умели. Наверное, такой мотив вполне понятен и современным людям.
А еще древние люди умели издавать звуки, разные звуки, и по-разному реагировать на происходящие события. В этом нет принципиального отличия от животных, которые тоже показывают в звуках свое отношение к действительности. Но строение гортани оказалось отменным подарком от природы (или от Бога). А главное, мозг человека стал хорошо различать эти звуки. В этом тоже нет ничего принципиально нового по сравнению, скажем, с мозгом собаки, который, как полагают, различает огромный диапазон запахов (а вовсе не нос собаки, хотя и последний является нелишним).
Как бы то ни было, но у человека, обеспечившего себя пищей, появилось свободное время и новое развлечение при в общем-то небогатом их ассортименте: издавать всевозможные звуки и сопоставлять их с окружающей действительностью. В отличие от сигналов через запахи здесь есть огромное преимущество в том, что звуки можно как издавать, так и слышать. А с издаванием запахов у природы и у собак, по-видимому, вышли трудности.
Как мы сейчас знаем, слова сыграли решающую роль в формировании человеческого мышления и мощнейшей цивилизации. Но первобытный человек, конечно, не понимал великого предназначения своих первых нечленораздельных воплей. С не меньшим усердием он мог кривляться и бить в барабан или другие звучащие предметы. Никакого заметного преимущества работа языком не давала. Среди соплеменников индивид мог выделяться и зарабатывать авторитет раскраской, прической, одеянием и, конечно, физическими качествами, успехами в охоте.
Это уже намного позже преимущество языка выявилось в соревновании наших прадедов с неандертальцами, которые менее преуспели в речевом общении. А могло и не выявиться. Формирование языка проходило не под действием естественного отбора, не потому, что лишнее слово оказывало заметную помощь в боевой схватке против соседнего племени, а само по себе, без всякой конкуренции. Все атрибуты и магические действия, связанные с охотой и военными действиями, формировались как бы из собственных внутренних причин, а вовсе не для того, чтобы раз и навсегда уничтожить соседнее племя. Военное искусство, копье, стрелы - это, возможно, в первую очередь стало средством самовыражения. Малейшим деталям боевой раскраски придавалось огромное значение. Каждое перо в головном уборе несло определенный смысл. Так что уважение вызывал не только преуспевший в самовыражении соплеменник, но и противник.
Неудивительно поэтому, что американские индейцы были смелыми и гордыми, они предпочитали умереть, нежели стать рабами у европейцев. По многим современным меркам индейцы были исключительно возвышенными и духовными людьми. Так что для работы на плантациях пришлось завозить африканцев, которые уже у себя на родине познакомились с рабством и в определенном смысле ушли дальше по весьма извилистой линии цивилизации.
Несмотря на все тяготы первобытной жизни, первобытный человек жил в исключительной гармонии с природой и себе подобными. Впрочем, это сегодня оказаться без телевизора, телефона или без денег кажется катастрофой. А в древности даже не догадывались о таких неприятностях. Зато без всяких расчетов охотник знал, сколько животных можно убить, чтобы дикое стадо на века оставалось источником пищи. А европейцы истребили многомиллионные стада бизонов всего за несколько лет (в частности, чтобы лишить индейцев пищи).
Люди другого племени были такой же частью природы, хранимой и уважаемой. Можно сказать, что они были средством самовыражения, как сегодня каждому человеку необходимо общество не только из чисто потребительских соображений, но и для того, чтобы других посмотреть и себя показать. Оттого съесть некоторые части тела противника считалось у некоторых народов способом перенять его лучшие качества. Принести противника в жертву духам или самому быть принесенным нередко считалось большой честью. Все это казалось дикарским для европейцев. Но с противоположной стороны, наоборот, представлялось крайне нерациональным бесполезное закапывание в землю.
Гармоничное сосуществование с природой, казалось бы, могло длиться вечно. Если бы Земля не была такой большой, то возможно, так и случилось бы. Но в традициях первобытного общества уже были заложены семена, которые должны были уничтожить это общество. Эти семена долго не прорастали, но на бескрайних просторах планеты непременно должны были появиться благоприятные условия для дальнейших человеческих игр, на этот раз с дикими животными и растениями. Это привело к скотоводству и земледелию, появлению излишков продуктов питания, а затем к пресловутой частной собственности, которой предстояло вновь перевернуть мир...
Почему опять игра? Да потому, что поначалу домашний скот и возделанные участки не сулили ни малейшей выгоды. Зато в любой момент скот мог быть угнан, а выращенный урожай отобран. До самых последних времен угон скота был таким же распространенным явлением, как теперь угон автомобиля. Поставить себя в зависимость от собранного урожая представлялось столь же нелепым, как таскать с собой огромный камень только для того, чтобы на нем иногда посидеть. Если даже кто-то возделал поле, то зачем это делать самому, когда можно просто все забрать у возделавшего? Свое поле и стадо надо защищать. А труженик, привыкший гнуть спину, - плохой воин. Хороший воин только тот, кто просто воин и больше никто.
К чему приводит расчет на земледелие, хорошо видно на примере майя, чью цивилизацию сгубила жесточайшая засуха. Не раз на грани полного исчезновения был Египет. Также сильно преувеличенными представляются сегодня слухи об изобилии, которое давало земледелие. Как свидетельствую раскопки и исторические сведения, подавляющее большинство населения всегда жило впроголодь. Если и появлялся где-то избыток, то немедленно нарождались новые рты, быстро его поглощавшие. Львиную долю человеческой истории единственным регулятором рождаемости был голод. Он же правил всей историей больше, чем кто-либо другой. До сих проблема голода - одна из острейших в мире.
Развитие земледелия и скотоводства выглядит скорее вынужденной мерой после опустынивания цветущих прежде обширных пространств Африки и Азии. Большинству населения оставалось либо погибнуть в боях за иные земли, либо искусственно поддерживать плодородие и содержать скот. Последний вариант это действительно последнее, хоть и крайне рискованное средство. Это участь побежденных, участь слабых. Оттого на протяжении тысячелетий человеком считался воин, а копавшиеся в грязи и навозе - чернью, рабами, холопами, недостойными никакого уважения, лишь еще одним видом скота, который вынуждена содержать знать. Только коммунистическая идеология провозгласила труженика хозяином всего созданного, но и она потерпела поражение...
К сожалению, момент появления нового развлечения у человека в виде игры в слова никак не зафиксировался в истории, и судить о нем можно только косвенно по отдаленным последствиям, по современным племенам, которые лишь условно называются первобытными.
Видным исследователем самобытных народов был французский философ, психолог, антрополог, социолог и этнограф Л.Леви-Брюль (1857-1939), огромная деятельность которого достойна отдельного изучения. Но далее будет использован современный источник, где достижения Леви-Брюля получили дальнейшее мощное развитие. От Леви-Брюля ограничусь одной цитатой:
"Сознание первобытного человека наперед заполнено огромным числом коллективных представлений, под влиянием которых все предметы, живые существа, неодушевленные вещи или орудия, приготовленные рукой человека, мыслятся всегда обладающими множеством мистических свойств. Следовательно, первобытное познание, чаще всего совершенно безразлично относящееся к объективной связи явлений, обнаруживает особую внимательность к очевидным или скрытым мистическим связям между этими явлениями."
Ниже приводятся сведения из огромного сочинения кандидата философских наук и доктора психологических наук А.М.Лобка "Антропология мифа" (1997г.). При внешней доступности вопросы там сугубо научные. И чтобы популяризация не превратилась в профанацию, большей частью сохранена речь автора, которая и так достаточно яркая и живая. Это только незначительный отрывок. Достоин изучения весь труд. Итак, за Леви-Брюлем далее продолжает А.М.Лобок.
А разве не точно так же обстоит дело с сознанием любого современного, образованного человека? Психологический механизм функционирования в сознании первобытного человека мифа до запятой совпадает с функционированием в сознании современного человека того, что именуется истиной. Как миф первобытного человека непроницаем для данных непосредственного опыта и базируется на неких коллективных представлениях, существенно больших, нежели платформа непосредственного жизненного опыта личности, так и истины современного человека носят глубоко надопытный характер, если подразумевать под опытом индивидуальный опыт личности. Все, что современный человек называет истиной, так или иначе санкционировано коллективным опытом культуры, недоступным личному восприятию индивида.
Любой образованный представитель современной цивилизации, глядя на провода между столбами, с уверенностью скажет, что по ним бежит ток. Но бег тока есть чистейшей воды мистическое свойство, которое никак не может быть удостоверено жизненным опытом этого человека. Единственное, в чем можно удостовериться, так это в том, что прикосновение к этим проводам заканчивается плохо. Но как на основании этого плачевного опыта сделать вывод о том, что по проводам якобы бежит ток, - решительно непонятно.
Человек - это существо, изобретающее мифы, навязывающее эти мифы истинам, затем живущее в их рамках и по их законам, а затем подстраивающее мир под свои мифы.
Исследователи первобытной мифологии удивляются: тотемистическое сознание настаивает на странной тождественности представителя того или иного племени с его племенным тотемом. Люди считают себя одновременно человеческими существами и, например, птицами.
Первобытный человек настаивает на том, что его культурно-племенная индивидуальность настолько же существенна, как для животного видовая индивидуальность. Настолько, что даже продолжение рода с представителем другого племени оказывается невозможным. О своей индивидуальности человек подает знаки через раскраску, одеяние, поведение. Культурная сомоиндификация индивида - это настолько мощный фактор, что он полностью подчиняет себе сексуальное поведение человека. Даже внутри своего племени сексуальное поведение человека жестко зависит от культурных норм и следует строгим мифологическим законам. Нарушить такой закон - страшнее смерти. За внешними признаками скрывается более существенное: культурный стандарт мышления, который делает практически невозможным понимание между представителями различных культурных общностей. Первобытный человек, разрисовывающий свое тело сложным узором различных красок и татуировок, демонстрирует себя как представителя определенного культурного вида. И с подчеркнутым пренебрежением относится к себе как к представителю биологического вида.
Человек поименовывает все, что его окружает, навязывает каждому предмету природного мира странные, культурно-мифологические смыслы, не имеющие ничего общего с органикой объективно-природного существования этих предметов.
Таким образом, человек как бы удваивает природу и добавляет параллельную природу, в которой каждый предмет оказывается нагружен особой семантикой культурных шифров. В первобытном обществе это проявляется, в частности, в том, что каждый предмет природы получает свое персональное мифологическое имя и свою мифологическую историю. В современном языке дело обстоит, в сущности, так же.
Причем, что важно: каждая культура осуществляет свою акцию удвоения. И множество этих акций удвоения свидетельствует о некоем новом качестве существования самого этого мира. Мир всякий раз заново удваивается в каждом новом культурном зеркале, а поскольку культурных зеркал, в которых отражается пространство мира - огромное количество, то приходится говорить о своеобразной культурной мультипликации мира, когда нет единого мира, а есть множество его культурных отражений.
Но - парадокс! - это тот самый момент, с которого человек вступает в собственно познавательное отношение к природе. Когда он начинает расшифровывать те или иные явления окружающей природы вне зависимости от того, имеют ли они для него непосредственный жизненный смысл. Когда все то, что должно было бы, по идее, оставлять его глубоко индифферентным как биологическое существо, внезапно вовлекается в орбиту его внимания и становится предметом самого пристального анализа. Природа вообще перестает отныне быть для человека просто условием, средством осуществления жизни. Мир, нагруженный культурными шифрами, культурной семантикой, впервые становится интересным человеку универсально, во всем своем реальном объеме, а не как условие выживания и продолжения рода на все новых и новых витках эволюционной спирали.
Таким образом, пока мир существует сам по себе, не нагруженный никакой особой культурной семантикой, он в этом своем самостном качестве, в своей реальной безграничности и универсальности никого не интересует, а принимается той или иной живой особью в расчет лишь постольку, поскольку является условием и средством ее выживания и продолжения рода. И лишь после того, как на свет появляется существо, которое придумывает нагрузить мир системой культурных шифров (назовем это "языком"), этот мир, как бы переставший быть самим собой, но ставший проекцией культуры, становится этому существу интересен весь, а не только в тех своих фрагментах, которые существенны с точки зрения задачи выживания и продолжения рода.
Иначе говоря, весь окружающий человека мир становится сложным культурно-семантическим шифром, разгадыванию которого можно посвятить саму жизнь. Природа из средства превращается в цель, и становится вся без исключения интересна человеческому существу, а не только в тех своих проявлениях, которые имеют жизненный смысл, т.е. значимы с точки зрения стратегии биологического выживания и размножения.
Правда, это уже не природа сама по себе, а природа, поставленная в культурный контекст. Но зато - вся. Не выборочно - под углом зрения иерархии биологических потребностей, как это происходит у любого традиционного живого вида, - а целиком. В соответствии с той особенностью человеческого существа, которую еще Маркс охарактеризовал как феномен человеческой всепредметности. Мол, любое животное интересуется в окружающем мире только тем, что имеет для него непосредственный биологический смысл. И интересуется этим "чем-то" лишь в той мере, в какой это диктуется биологической целесообразностью. А вот что касается человека, то почему-то нет в мире предмета, который бы мог оказаться ему принципиально неинтересным.
Человек навязывает миру мифологические имена, и уже после этого ведет диалог с искусственно поименованным миром. Каждому без исключения предмету окружающего человека мира культура дает персональное имя, и, тем самым, провоцирует человека на особую деятельность по семантической дешифровке этого имени с помощью предмета. А эта деятельность, в свою очередь, и составляет основу познания.
Но, таким образом, переименовывая мир, культура как бы искушает человека. Искушает на познание. Искушает на сверхбиологическое отношение к миру. Искушает фантастическим многообразием предметов, находящихся далеко за пределами тех его жизненных потребностей, которые предопределяют его поведение как видового существа.
Человек как бы выходит за пределы самого себя, за пределы видовых организменных потребностей и становится человеком Вселенной.
И в этом состоит суть великого перелома в истории живой природы. В результате человек выходит из того состояния великого жизненного смирения, в котором пребывает любой живой вид на Земле. Человек перестает быть существом, которое с покорным равнодушием растворяется в своем потомстве во имя великой жизненной цели - все нового и нового видообразования. Человек выходит за границы той бесконечной череды сменяющих друг друга поколений и новых видов, в которой ценность любого из них, не говоря уже об отдельных индивидах, оказывается микроскопически мала, и сводится к ценности отдельного кирпичика в здании, состоящем из многих тысяч этажей.
Итак, культурная среда для человека оказывается чем-то принципиально иным, нежели природная среда для животного, а именно: предметом для постоянной расшифровки неких, создаваемых другими людьми социальных шифров, и, тем самым, предметом постоянного возделывания в себе некоего надорганизменного содержания.
Н.В.Невесенко
Обсуждения Рождение смысла, искушение смыслом