С древних времен в монастырях царили отнюдь не богоугодные нравы.
Повелением Петра Великого 16 марта 1718 года казнили майора Глебова. До того Глебова уже пропустили через дыбу, потом заплечных дел мастера выворачивали ему суставы, гоняли босоногого по камере, пол которой сплошь утыкан был остро заточенной лучиной...
Повелением Петра Великого 16 марта 1718 года казнили майора Глебова. До того Глебова уже пропустили через дыбу, потом заплечных дел мастера выворачивали ему суставы, гоняли босоногого по камере, пол которой сплошь утыкан был остро заточенной лучиной...
А теперь майора надлежало посадить на кол. Дружные служивые люди приволокли его, почти бездыханного, и умело взметнули тело - так, чтобы, падая, нужным местом само насадилось на деревянный стержень. Затем, поскольку стоял отчаянный, под 30 градусов мороз, накинули на несчастного тяжелую шубу и меховую шапку. Не из сострадания, а по соображению: быстро замерзнет - скоро умрет.
Это страшное мучение, длившееся 28 часов, выпало Глебову по официальной версии за соблазнение во блуд Елены - инокини суздальского Покровского монастыря. Уличали преступника соглядатаи, заставшие парочку за запретным для черноризицы "удо-волством", и ее письма, отобранные у кавалера. Такого вот содержания:
"Свет мой, батюшка мой, душа моя, радость моя, почто ты покинул меня? Чем я тебе досадила? Ради господа Бога, не оставь ты меня, целую тебя во все члены твоя..."
Казалось бы, какое дело царю до согрешившей монахини, к тому же немолодой, - 20 лет назад приняла постриг. Что ему, как и кому доверяла она себя ради "сластей телесных"? Его ли забота - печься об остальных 50 инокинях той же обители, обвиненных, в уступчивости мужчинам и жестоко наказанных? Может, подвигли Петра на расправу доносы из Александровской слободы? В них утверждалось, что сестра его - царевна Марфа,- определенная за связи с бунтовщиками-стрельцами в монастырь, бесстыдно сожительствует с местным дьяконом. А боярышня Вера Васютинская, отправленная им, государем, в Новодевичий монастырь вместе с жаждущей власти царевной Софьей, забеременела там от церковного певчего...
Нет, не попрание благочестия вызвало гнев Петра. Загвоздка в другом - инокиня Еленакогда когда-то в миру, звалась Евдокией Лопухиной. С нею - красивой, дородной, тихой - 17-летний Петр по старым обычаям был приведен под венец, но, познакомясь с разбитной, искушенной в искусстве фяирта немкой Анной Монс, задумай от супруги освободиться. Алексашка Меньшиков, легко угадывавший настроения "патрона", напомнил:
- А вот Иван Грозный...
В биографии Ивана Грозного легко найти образцы на все случаи жизни. Нашли и в ту пору, сказывалось в хрониках: когда надоела самодержцу четвертая жена Анна Колтовская, он милостиво сослал ее в монастырь. Шестая благоверная - Анна Васильчикова и седьмая тож - Василиса Мелентьева, до удивления спешно утомившие монарха, без промедления получили по келье. Неужто Петру сей путь заказан?
Евдокию, совсем не желавшую принимать постриг, силой увезли в Суздаль и отдали под надзор настоятельницы, чью суровую бдительность усыпили истовая набожность, примерное послушание и пристрастие новой подопечной к шитью. Оттого и осрамилась старая, - и ее, и Елену приказал Петр сечь батогами.
Игуменью - за недонесение о шашнях Елены с майором, бывшую супружницу - якобы за нарушение монастырских правил.
Все это было маскировкой оскорбленного царского самолюбия. Поездивший по Европе и с жадностью разведывавший тамошние нравы, знал Петр Алексеевич, что в иноземных государствах монастыри - издавна развеселое место. Высокородные вельможи заточали сюда сварливых жен и невостребованных женихами дочерей, а также девиц, чье замужество - с обязательным приданым! - могло нанести чувствительный урон семейному капиталу. Встречались и дамы, изрядно "пошалившие" в свете, -общественное мнение предписывало им покаяниями и молитвами восстановить репутацию женщин, добродетельных, хотя они и под пытками не сумели бы объяснить, что сие значит - добродетельная. Попадались, конечно, и искренне верящие в достижимость святости, как правило, простолюдинки, которых тотчас прикрепляли к привычной им грязной работе - на огороде, в прачечной или на скотном дворе. Остальные же, с фамилиями громкими или чем-то знаменитыми, здешним распорядком не тяготились - взносы их родственников, пополнившие монастырскую казну, обеспечивали этим "христовым невестам" достаточную независимость.
В компании, образованной подобным способом, властвовали те же порядки, что и за стенами обители. Представление о них можно почерпнуть из воспоминаний Джованни Джакомо Казановы - неукротимого искателя сексуальных приключений. Описывая свои тайные визиты в женские монастыри Венеции, он отмечал, что это были настоящие бордели, соперничающие разве что с домами куртизанок, - и там, и там сходилась венецианская знать, жаждущая эротических развлечений. Музыка, пирушки, любовные интрижки с последующими уединениями - все совсем как в casino -дачных домиках для интимных свиданий...
Особенно славились"сестры" из монастыря в Мурано, наиболее утонченные жрицы похоти. Они устраивали фантастические оргии с поклонниками, одурманенными обильным возлиянием: трапезная превращалась в театр, столы - в сцену, на которой сменялись ошеломляющие действия - сливались в экстазе лесбиянки, испытывались на крепость и выносливость фаллосы возбужденных гостей, демонстрировались развратные "игры" сразу нескольких участников кутежа.
Саксонский кронпринц Август посетил сей "заповедник морали" в дни отчаяния. Два месяца он обхаживал понравившуюся ему горожанку, но та не сдавалась. И тогда кронпринц нагрянул в обитель. С десяток соблазнительниц окружили его уже в приемной, однако одна оказалась решительнее прочих, оттеснила товарок и восторженными комплиментами заманила в свои покои. А там, по словам бытописателя, запечатлевшего на бумаге рассказ Августа, "принц был вынужден подчиниться ее изысканным капризам, ее нетерпеливым понуканиям, одобряющим подбадриваниям, - монашенка заставила его проехать вдоль и поперек всю страну Нежности, прежде чем ввела в столицу Наслаждения".
Во многих обителях Европы опытные наставницы по праву старших подруг обучали юных, как пользоваться "любовными пилюлями", чтобы избавить поклонника от застенчивости, а себе в известные минуты придать, как тогда говорили, "нежное выражение", "разбудить кошечку, которая дремлет под юбкой", привести себя в надлежащее настроение и не разочаровать мужчину холодностью. Очень рекомендовалась чашечка кофе и непременно - с неким эротическим ядом, помогающим тем воздыхателям, чей организм преждевременно ослаблен чрезмерными наслаждениями.
В XVIII веке в монастыри проникла и была успешно освоена мода на новое возбуждающее средство - флагеллацию. Теперь не требовались ни шпанские мушки-кантариды, ни специальные конфеты для взаимного совращения, ни иные мудреные снадобья. Монахини припрятывали в кельях кнут либо розгу и после первых нескромных ласк, предшествующих соитию, по обоюдному согласию с предметом страсти, а то и по его настоятельной просьбе хлестали обнаженного партнера, убеждаясь, что "инструмент", только что бесполезно вялый, принимает боевое положение. Объяснялось это просто: сильное битие раздражает нервные нити, они же, в свою очередь, благотворно влияют на половые органы. В книге "Наставница из школы Венеры", весьма распространенной в женских монастырях, подчеркивалось назидательно: "Люди, недостаточно знакомые с человеческой природой, воображают, будто страсть к флагеллации простирается лишь на стариков да истощенных сексуальным развратом. Отнюдь! Существует не меньше юношей и мужчин отменного здоровья, охваченных этой склонностью..."
Родители и родственники монахинь не заблуждались относительно того, какой образ жизни те вели. И не возмущались, не препятствовали, не осуждали. Но меры принимали - снабжали верным средством, изобретенным врачом Кондомом. Изготовленное из бараньих кишок, предохраняющее от беременности и заразы, оно стало популярным в высшем обществе, монахини же именовали его "могилой опасности", "броней приличия", "лучшим другом всех тайных любовников". Тот же Каза-нова, немало нашкодивший в женском монастыре Мурано, навсегда запомнил первое условие, которое выдвигали ему тамошние прелестницы: конечно, если хочешь - разденься догола, но кое-что, - и они пальцем указывали, что именно, - никак не может быть без костюма.
Увы, иногда и это не спасало. Так, со своеобразным рекордом вошла в историю графиня Луиза Олландина: став игуменьей монастыря в Монбюйссоне, она - дочь курфюрста Фредерика V - произвела на свет четырнадцатъ(!) детей от разных отцов. Столь пикантное обстоятельство не повергало Луизу в краску. Напротив, она чрезвычайно гордилась и своей плодовитостью, и тем, что мужчины липнут к ней, как мухи к меду.
Традиции сатурналий (разгулов и кутежей), половой свободы, переходящей в бесчинство, долго держались в итальянских, французских, немецких и прочих монастырях. А что же в российских? И в них, разумеется, происходило немало похожего, однако из-за закрытости внутренней жизни церкви сведения о том редко просачивались наружу.
Есть, правда, косвенные свидетельства. Скажем, императрица Елизавета, дочь Петра Первого, обзаведясь новым фаворитом, всегда затевала "хождение к угодникам'' - в Троице-Сергиеву лавру, в Тихвин, в Киево-Печерскую лавру... Ее тянуло в монастыри и обязательно с сердечным дружком. Там, укрывшись от любопытных глаз, защищенная все понимающими черницами, получала она, по мнению современников, усладу от обласканного спутника. И Екатерина Великая, терзаясь незаконным сожительством с Григорием Потемкиным, не раз вместе с ним отправлялась "на богомолье", заметив, наверное, что перемена обстановки, аскетизм монастырского бытия преображают любимца в не знающего устали любовника.
Вряд ли даже венценосные дамы осмелились бы на подобное гостеванье, будь монастыри и впрямь цитаделями твердой морали. Церковные рукописные памятники хранят доказательства того, что и туда вторгались мирские соблазны. Беспристрастные документы сообщали: "В монастерях часто пиры творят, созывают мужа вкупе и жены", "иже пьють черницы с черньцы", отчего - "невоздер-жанье, нечистота, блуд, хуленье, нечистословье". Отцы церкви измышляли наказания тем, кто "девьствовати обещавши, сласти блудни принял", и тем, кто их на это склонил. Особенно греховными считались "съвокупления" тех, кто должен был являть "добронравие святительского подобия", то есть черноризцев с монашенками. Их интимная связь приравнивалась к кровосмесительству.
Сочинялись эти документы не в предвидении вероятных проступков, а, что называется, по факту. И реестр строгих кар диктовался анализом происшествий. Наиболее частыми среди них оказывались гомосексуальные влечения монахов к мирянам, соблазнение "велми нетерпеливыми женками" священников прямо в храме, осквернение доверчивой черноризицы, пусть и не возражавшей против этого. Последнее, кажется, случалось нередко, ибо наказание таким развратникам ужесточили: не пускать в храм! Потому что каждый из них - "сущщи убийца есть"...
Другие теперь времена, но другие ли песни? Люди остаются людьми. И мало кто из них, не желая кривить душой, не сознается вслед за великим афористом Ларошфуко:
- Все, что мне в жизни нравится, - либо аморально, либо от этого полнеют!
Это страшное мучение, длившееся 28 часов, выпало Глебову по официальной версии за соблазнение во блуд Елены - инокини суздальского Покровского монастыря. Уличали преступника соглядатаи, заставшие парочку за запретным для черноризицы "удо-волством", и ее письма, отобранные у кавалера. Такого вот содержания:
"Свет мой, батюшка мой, душа моя, радость моя, почто ты покинул меня? Чем я тебе досадила? Ради господа Бога, не оставь ты меня, целую тебя во все члены твоя..."
Казалось бы, какое дело царю до согрешившей монахини, к тому же немолодой, - 20 лет назад приняла постриг. Что ему, как и кому доверяла она себя ради "сластей телесных"? Его ли забота - печься об остальных 50 инокинях той же обители, обвиненных, в уступчивости мужчинам и жестоко наказанных? Может, подвигли Петра на расправу доносы из Александровской слободы? В них утверждалось, что сестра его - царевна Марфа,- определенная за связи с бунтовщиками-стрельцами в монастырь, бесстыдно сожительствует с местным дьяконом. А боярышня Вера Васютинская, отправленная им, государем, в Новодевичий монастырь вместе с жаждущей власти царевной Софьей, забеременела там от церковного певчего...
Нет, не попрание благочестия вызвало гнев Петра. Загвоздка в другом - инокиня Еленакогда когда-то в миру, звалась Евдокией Лопухиной. С нею - красивой, дородной, тихой - 17-летний Петр по старым обычаям был приведен под венец, но, познакомясь с разбитной, искушенной в искусстве фяирта немкой Анной Монс, задумай от супруги освободиться. Алексашка Меньшиков, легко угадывавший настроения "патрона", напомнил:
- А вот Иван Грозный...
В биографии Ивана Грозного легко найти образцы на все случаи жизни. Нашли и в ту пору, сказывалось в хрониках: когда надоела самодержцу четвертая жена Анна Колтовская, он милостиво сослал ее в монастырь. Шестая благоверная - Анна Васильчикова и седьмая тож - Василиса Мелентьева, до удивления спешно утомившие монарха, без промедления получили по келье. Неужто Петру сей путь заказан?
Евдокию, совсем не желавшую принимать постриг, силой увезли в Суздаль и отдали под надзор настоятельницы, чью суровую бдительность усыпили истовая набожность, примерное послушание и пристрастие новой подопечной к шитью. Оттого и осрамилась старая, - и ее, и Елену приказал Петр сечь батогами.
Игуменью - за недонесение о шашнях Елены с майором, бывшую супружницу - якобы за нарушение монастырских правил.
Все это было маскировкой оскорбленного царского самолюбия. Поездивший по Европе и с жадностью разведывавший тамошние нравы, знал Петр Алексеевич, что в иноземных государствах монастыри - издавна развеселое место. Высокородные вельможи заточали сюда сварливых жен и невостребованных женихами дочерей, а также девиц, чье замужество - с обязательным приданым! - могло нанести чувствительный урон семейному капиталу. Встречались и дамы, изрядно "пошалившие" в свете, -общественное мнение предписывало им покаяниями и молитвами восстановить репутацию женщин, добродетельных, хотя они и под пытками не сумели бы объяснить, что сие значит - добродетельная. Попадались, конечно, и искренне верящие в достижимость святости, как правило, простолюдинки, которых тотчас прикрепляли к привычной им грязной работе - на огороде, в прачечной или на скотном дворе. Остальные же, с фамилиями громкими или чем-то знаменитыми, здешним распорядком не тяготились - взносы их родственников, пополнившие монастырскую казну, обеспечивали этим "христовым невестам" достаточную независимость.
В компании, образованной подобным способом, властвовали те же порядки, что и за стенами обители. Представление о них можно почерпнуть из воспоминаний Джованни Джакомо Казановы - неукротимого искателя сексуальных приключений. Описывая свои тайные визиты в женские монастыри Венеции, он отмечал, что это были настоящие бордели, соперничающие разве что с домами куртизанок, - и там, и там сходилась венецианская знать, жаждущая эротических развлечений. Музыка, пирушки, любовные интрижки с последующими уединениями - все совсем как в casino -дачных домиках для интимных свиданий...
Особенно славились"сестры" из монастыря в Мурано, наиболее утонченные жрицы похоти. Они устраивали фантастические оргии с поклонниками, одурманенными обильным возлиянием: трапезная превращалась в театр, столы - в сцену, на которой сменялись ошеломляющие действия - сливались в экстазе лесбиянки, испытывались на крепость и выносливость фаллосы возбужденных гостей, демонстрировались развратные "игры" сразу нескольких участников кутежа.
Саксонский кронпринц Август посетил сей "заповедник морали" в дни отчаяния. Два месяца он обхаживал понравившуюся ему горожанку, но та не сдавалась. И тогда кронпринц нагрянул в обитель. С десяток соблазнительниц окружили его уже в приемной, однако одна оказалась решительнее прочих, оттеснила товарок и восторженными комплиментами заманила в свои покои. А там, по словам бытописателя, запечатлевшего на бумаге рассказ Августа, "принц был вынужден подчиниться ее изысканным капризам, ее нетерпеливым понуканиям, одобряющим подбадриваниям, - монашенка заставила его проехать вдоль и поперек всю страну Нежности, прежде чем ввела в столицу Наслаждения".
Во многих обителях Европы опытные наставницы по праву старших подруг обучали юных, как пользоваться "любовными пилюлями", чтобы избавить поклонника от застенчивости, а себе в известные минуты придать, как тогда говорили, "нежное выражение", "разбудить кошечку, которая дремлет под юбкой", привести себя в надлежащее настроение и не разочаровать мужчину холодностью. Очень рекомендовалась чашечка кофе и непременно - с неким эротическим ядом, помогающим тем воздыхателям, чей организм преждевременно ослаблен чрезмерными наслаждениями.
В XVIII веке в монастыри проникла и была успешно освоена мода на новое возбуждающее средство - флагеллацию. Теперь не требовались ни шпанские мушки-кантариды, ни специальные конфеты для взаимного совращения, ни иные мудреные снадобья. Монахини припрятывали в кельях кнут либо розгу и после первых нескромных ласк, предшествующих соитию, по обоюдному согласию с предметом страсти, а то и по его настоятельной просьбе хлестали обнаженного партнера, убеждаясь, что "инструмент", только что бесполезно вялый, принимает боевое положение. Объяснялось это просто: сильное битие раздражает нервные нити, они же, в свою очередь, благотворно влияют на половые органы. В книге "Наставница из школы Венеры", весьма распространенной в женских монастырях, подчеркивалось назидательно: "Люди, недостаточно знакомые с человеческой природой, воображают, будто страсть к флагеллации простирается лишь на стариков да истощенных сексуальным развратом. Отнюдь! Существует не меньше юношей и мужчин отменного здоровья, охваченных этой склонностью..."
Родители и родственники монахинь не заблуждались относительно того, какой образ жизни те вели. И не возмущались, не препятствовали, не осуждали. Но меры принимали - снабжали верным средством, изобретенным врачом Кондомом. Изготовленное из бараньих кишок, предохраняющее от беременности и заразы, оно стало популярным в высшем обществе, монахини же именовали его "могилой опасности", "броней приличия", "лучшим другом всех тайных любовников". Тот же Каза-нова, немало нашкодивший в женском монастыре Мурано, навсегда запомнил первое условие, которое выдвигали ему тамошние прелестницы: конечно, если хочешь - разденься догола, но кое-что, - и они пальцем указывали, что именно, - никак не может быть без костюма.
Увы, иногда и это не спасало. Так, со своеобразным рекордом вошла в историю графиня Луиза Олландина: став игуменьей монастыря в Монбюйссоне, она - дочь курфюрста Фредерика V - произвела на свет четырнадцатъ(!) детей от разных отцов. Столь пикантное обстоятельство не повергало Луизу в краску. Напротив, она чрезвычайно гордилась и своей плодовитостью, и тем, что мужчины липнут к ней, как мухи к меду.
Традиции сатурналий (разгулов и кутежей), половой свободы, переходящей в бесчинство, долго держались в итальянских, французских, немецких и прочих монастырях. А что же в российских? И в них, разумеется, происходило немало похожего, однако из-за закрытости внутренней жизни церкви сведения о том редко просачивались наружу.
Есть, правда, косвенные свидетельства. Скажем, императрица Елизавета, дочь Петра Первого, обзаведясь новым фаворитом, всегда затевала "хождение к угодникам'' - в Троице-Сергиеву лавру, в Тихвин, в Киево-Печерскую лавру... Ее тянуло в монастыри и обязательно с сердечным дружком. Там, укрывшись от любопытных глаз, защищенная все понимающими черницами, получала она, по мнению современников, усладу от обласканного спутника. И Екатерина Великая, терзаясь незаконным сожительством с Григорием Потемкиным, не раз вместе с ним отправлялась "на богомолье", заметив, наверное, что перемена обстановки, аскетизм монастырского бытия преображают любимца в не знающего устали любовника.
Вряд ли даже венценосные дамы осмелились бы на подобное гостеванье, будь монастыри и впрямь цитаделями твердой морали. Церковные рукописные памятники хранят доказательства того, что и туда вторгались мирские соблазны. Беспристрастные документы сообщали: "В монастерях часто пиры творят, созывают мужа вкупе и жены", "иже пьють черницы с черньцы", отчего - "невоздер-жанье, нечистота, блуд, хуленье, нечистословье". Отцы церкви измышляли наказания тем, кто "девьствовати обещавши, сласти блудни принял", и тем, кто их на это склонил. Особенно греховными считались "съвокупления" тех, кто должен был являть "добронравие святительского подобия", то есть черноризцев с монашенками. Их интимная связь приравнивалась к кровосмесительству.
Сочинялись эти документы не в предвидении вероятных проступков, а, что называется, по факту. И реестр строгих кар диктовался анализом происшествий. Наиболее частыми среди них оказывались гомосексуальные влечения монахов к мирянам, соблазнение "велми нетерпеливыми женками" священников прямо в храме, осквернение доверчивой черноризицы, пусть и не возражавшей против этого. Последнее, кажется, случалось нередко, ибо наказание таким развратникам ужесточили: не пускать в храм! Потому что каждый из них - "сущщи убийца есть"...
Другие теперь времена, но другие ли песни? Люди остаются людьми. И мало кто из них, не желая кривить душой, не сознается вслед за великим афористом Ларошфуко:
- Все, что мне в жизни нравится, - либо аморально, либо от этого полнеют!
Обсуждения Женский монастырь