Подобное ощущение, по его мнению, возникает чаще всего, когда терапевту не удается вложиться в работу с той полнотой, которая требуется клиенту. Второй источник неуспеха заключается в объективации клиента.
Каждый курс психотерапии является неудачей и почти каждый – удача.
Каждый курс психотерапии является неудачей и почти каждый – удача.
Выражаясь точнее: почти каждый курс психотерапии успешен в одних отношениях и неуспешен в других. Разумеется, встречаются экстремальные случаи, когда терапия настолько не достигает цели, что клиент кончает жизнь самоубийством или каким-либо ужасным актом насилия. Менее драматичны также экстремальные случаи важных изменений в жизни, которые потом могут найти отражение в каких-либо значительных вкладах в искусство, науку или другие области. В этих последних случаях, несмотря на благополучие конечного исхода, в самой работе могут присутствовать элементы неуспеха.
Удача или неудача в психотерапии – предметы, сложные для достоверной оценки, зависящие от диапазона времени, в пределах которого она дается, и в значительной степени подверженные влиянию взглядов, того, кто производит оценку.
… Для статистических и формальных целей, безусловно, полезно использовать некие общие, хотя и весьма приблизительные, критерии успеха и неуспеха, характеризуя в целом терапевтические усилия каждой отдельной пары «терапевт-клиент». Однако подобное подведение итогов я нахожу малоинтересным и малозначимым. Вместо этого, я думаю, гораздо более продуктивно то, что мы, практикующие терапевты, пересматриваем многие случаи из своей повседневной практики, в которых мы в какой-то степени терпим неудачу с нашими клиентами или, напротив, помогаем им улучшить свое здоровье или развить самоактуализацию.
Я могу лучше донести свою мысль, описывая некоторые отдельные примеры. Преследуя данную цель, я извлекаю из сложного контекста терапевтической работы именно те случаи, в которых работал слабее, нежели это требовалось моим клиентам.
…Лили была личностью, склонной к изоляции, и большую часть своей взрослой жизни прожившей в одиночестве. Она опасалась очень многого в мире и ограничивала сферу своей активности, чтобы уменьшить взаимодействие со своим окружением, которое она рассматривала как нечто враждебное. В течение года после того, как я перенес свое местожительство и практику из Лос-Анджелеса в Северную Калифорнию, я еженедельно приезжал в свой прежний офис, чтобы помочь моим пациентам завершить курс терапии или должным образом перевести их к другим терапевтам. Только в отношении Лили оба варианта оказались невозможными. В конце года я был вынужден прекратить эти поездки. Нет, это неправда. Я не был вынужден прекратить их, я предпочел так поступить. Мои собственные интересы перевесили интересы Лили, и таким образом я не оправдал ее ожиданий.
Я пытался помочь ей найти другого терапевта; не знаю, удалось ли это, в конечном счете. Спустя двадцать лет я все еще испытываю чувство вины и сожаления, – но не самоосуждения, нет ( Bugental , 1987, с.247-249) – и такое поведение мне присуще. Но столь же естественно для меня признать, что мы добились успеха в другом отношении: Лили обнаружила, что она способна в какой-то мере выходить из своей изоляции и ставить хотя бы нескольких немногих людей в известность о своих потребностях .
Удача или неудача в психотерапии – предметы, сложные для достоверной оценки, зависящие от диапазона времени, в пределах которого она дается, и в значительной степени подверженные влиянию взглядов, того, кто производит оценку.
… Для статистических и формальных целей, безусловно, полезно использовать некие общие, хотя и весьма приблизительные, критерии успеха и неуспеха, характеризуя в целом терапевтические усилия каждой отдельной пары «терапевт-клиент». Однако подобное подведение итогов я нахожу малоинтересным и малозначимым. Вместо этого, я думаю, гораздо более продуктивно то, что мы, практикующие терапевты, пересматриваем многие случаи из своей повседневной практики, в которых мы в какой-то степени терпим неудачу с нашими клиентами или, напротив, помогаем им улучшить свое здоровье или развить самоактуализацию.
Я могу лучше донести свою мысль, описывая некоторые отдельные примеры. Преследуя данную цель, я извлекаю из сложного контекста терапевтической работы именно те случаи, в которых работал слабее, нежели это требовалось моим клиентам.
…Лили была личностью, склонной к изоляции, и большую часть своей взрослой жизни прожившей в одиночестве. Она опасалась очень многого в мире и ограничивала сферу своей активности, чтобы уменьшить взаимодействие со своим окружением, которое она рассматривала как нечто враждебное. В течение года после того, как я перенес свое местожительство и практику из Лос-Анджелеса в Северную Калифорнию, я еженедельно приезжал в свой прежний офис, чтобы помочь моим пациентам завершить курс терапии или должным образом перевести их к другим терапевтам. Только в отношении Лили оба варианта оказались невозможными. В конце года я был вынужден прекратить эти поездки. Нет, это неправда. Я не был вынужден прекратить их, я предпочел так поступить. Мои собственные интересы перевесили интересы Лили, и таким образом я не оправдал ее ожиданий.
Я пытался помочь ей найти другого терапевта; не знаю, удалось ли это, в конечном счете. Спустя двадцать лет я все еще испытываю чувство вины и сожаления, – но не самоосуждения, нет ( Bugental , 1987, с.247-249) – и такое поведение мне присуще. Но столь же естественно для меня признать, что мы добились успеха в другом отношении: Лили обнаружила, что она способна в какой-то мере выходить из своей изоляции и ставить хотя бы нескольких немногих людей в известность о своих потребностях .
Обсуждения Неудача. Успех и неудача в психотерапии