Надо же, я смотрю на себя в костюме. Сопровождает меня в финалах, обозванных торжественными событиями. Один единственный, как в анекдоте. Выпускной, диплом, и вот сегодня, через пару часов, я представлю диссертацию ученому совету. Будет что-то справедливое, если меня в нем и похоронят. he'd wake up and...wash and pour himself into uniform: Никогда не любил. Не сам костюм даже, и не свой вид в нем, а ту сопровождающую костюмированное в галстуках сборище атмосферу, не естественности и скованности движений, застегнутости на все пуговицы. Потому и одевал только тогда, когда обойтись уже было нельзя, избегая изо всех сил таких ситуаций.
something he hadn't imagined being... Надо завязать галстук. Как странно молодо я выгляжу. Самое странное племя. Странным образом выглядит. Вот один, сквозь зеркало я вижу его с чашкой утреннего кофе, похмельного и скукоженого, маленький старичок, остановившийся в своем старении лет в шестнадцать, или наоборот, начавший с этого времени процесс умирания, так и недоразвившись. Мы все такие. Череда лиц проплывает, нам и в тридцать будут давать по восемнадцать. Но кто из нас ожидал, что все сложится именно так? Как он спился так, тихо, но безвозвратно? Не ужился с собственной ролью? Как я добрел до защиты диссертации? Вчера пил с шестнадцатилетними, вернулся домой, и почувствовал, что слишком много моего Я осталось там, в этом возрасте, и то, что они приняли меня за своего, пусть и не до конца, тому подтверждение. И никогда не считал, что это плохо, вот только: Что-то безвозвратно уходит и меняется, не сразу, но медленно и неуклюже.
not remembering the change, not recalling the plan, was it...? У меня не было. Это точно, может быть, только на самый короткий срок. Да и ни у кого не было. Быть не могло в той стремительно меняющейся, рушащейся, возникающей, рушащейся, меняющейся структуре воздействий внешних, атмосфере, полоске времени, выпавшей нам на наши шестнадцать.
he was okay, but wondering about wandering. Как-то, так, да, что ли. Все могло и обойтись, но удивление. По детски тотальное удивление. Часть меня навсегда осталась на этих позднеосенних немецких улицах. А они остались внутри меня. Мы влились бы в струю здесь и, возможно, стали бы как все, были бы в порядке, но: Вышли из толпы, окунулись в нечто настолько странное, отличное от нас, захватывающее. В полноте своей здесь и сейчас, так испытываемое, как вряд ли придет со всеми моими практиками: Еще лицо, за прилавком, я понимаю его потерянность, как и потерянность других, он не так был умен как другие, что бы приспособиться по красивей не ломая себя. Пробел от отсутствия нашего невосполним оказался, то ли слишком многое успело промелькнуть в водовороте меняющихся событий, то ли: А мы выпали. Потерялись. Дело скорее в том, что заменили в себе атрибуты местные наши, другой культуры атрибутами, там где они показались нам лучше, там где они выводили из хаоса и мрака, даже не мы заменили их, а сами они, впитавшись, вытеснили в нас более слабые и недоразвитые темы. И тем сильнее, чем не осознаннее. Как будто прожили лишнюю жизнь, оставив опыт ее в памяти. И будь мы старше, было бы не так трагично все, приняли бы не так близко к сердцу, и возвращение в реальность дома не стало бы катастрофой, не изувечило. Кого-то больше, кого-то меньше, но задело, пусть не отслежено, всех. Жуткий контраст грязного, пустого, перекареженого какого-то, первого приграничного города на нашей стороне, где мы прошлялись несколько часов по грязным улицам, пустому универсаму в центре, своей в прямом смысле, абсолютной пустотой полок, диссонирующему с изобилием немецких супермаркетов. Убитый вокзал, оплеванный, раздолбанный, с калеками, людьми одетыми серо, блекло, плохо, так что и не разобрать было ли в самом деле много людей в каких-то робах, или показалось. Мерзкий вокзальный туалет, где парень, обижавшийся на нас, когда мы закуривали в чистых кондиционированных чешских туалетах на автостраде, с нотками мольбы и истерики в голосе крикнул: , потому что резало глаза. Тогда мы еще умели громко кричать. Этот шок возвращения, своим контрастом, безапелляционной полосой, демаркационной линией, не убил, нет, но сделал так, что часть меня так и не вернулась обратно, оставшись в маленьких кафе, дискотеках, ярких супермаркетах и магазинах, чистом холодном осеннем воздухе, на тротуарах с ровным асфальтом, на нетронутых сиденьях автобусов и подземок, ровных и гладких автобанах, в со-вкусном неоне вывесок. Мы держались первое время, пока держались все вместе, не давая угаснуть переживаниям, но разносило нас уже в разные стороны, и мы терялись, терялись, теряли:А местный суррогат, призванный заменить аналоги того, не принимался во внутрь, отторгался и выблевывался, мы понимали мишуру, никчемность и пошлость подделок. Мы видели оригинал, и что еще хуже, мы были в оригинале его частями, мы его пережили. Может быть, здесь и родилась эта привычка, новый язык общения, через внутренние переживания, без единого значимого слова, для не посвященных, когда прогоняешь что либо внутри, прислушиваешься к ощущениям, а наружу выдается чуть не одно слово, но там - все.
was it age? by consequence? or was he moved by sleight of hand? Как же в самом деле я оказался здесь, и тем чем оказался? Все мы. Перенесен ловкостью рук? Но что давит мне на спину? Уж не воспоминания ли? Слишком много всего случилось потом. Не похоже, на мановение руки.
mondays were made to fall. Воистину понедельники сделаны из падений. Заканчиваю экипировку и выхожу на улицу. lost on a road he knew by heart. Откуда накатила такая тоска? Почему именно сегодня, с утра? Увела меня песня, задела, в воспоминания древние увела, как будто, раз в году, я возвращаюсь в тот ноябрь. Перенесен ловкостью памяти. А тело здесь, идет по улице, несет под мышкой диссертацию. Еще один жизненный этап завершается. Это костюм, и непривычно сидящая на нем куртка, одежда меняет, даже осанка и походка у меня в нем другая, одета маска по соответствующему случаю, а что делать, надо вертеться, чтоб не закончилось еще хуже, вот только потерялся давно в них, все не настоящие, и где же оно, лицо мое под ними?
it was like a book he read in his sleep, endlessly... Так и не сложилась в цельную картинку, побасенками осталась, частями:
sometimes he hid in his radio, watching others pull into their homes. Нет, радио не люблю. Там отстой. Но я прячусь в свою музыку, и от него в том числе, от масскультуры, в другую такую же: но не такую. Без промывки мозгов, там где отрешенность и тоска проявляются не только с похмелья, а просто вдруг, прислушался внутри: Они прячутся по домам. Странно так: Мои одноклассники растят детей, скоро те сами пойдут в школу, а я вот: Я не могу. Породить новую жизнь - это как расписаться в том, что ты познал этот мир, признал его хорошим или нужным, и опыт свой готов со всей ответственностью передать по парампаре. Я не познал этот мир. И боюсь, не познаю. Всегда буду одинок? Хрень. Я же ученый. В процессе познания. Кто переместил меня в ипостась такую ловкостью рук? А еще йогин. С дикшей. Совсем уж смешно. Но без этого рисковал не дожить. Неужели сам? Ловкость требовалась, но кажется мне временами, что с момента возвращения катились мы по инерции, у кого насколько хватило, тот там и застрял, куда направился, и все сложнее и сложнее что-то менять: Тогда мы были на пике волны... Они решили рождением детей собственные проблемы, о самих детях особо не заботясь, остановившись на "так надо", "все так", и прочее. И это в лучшем случае, ведь часто, в худшем, просто расплатившись за собственную глупость. Это прокатило бы проехало, присутствуй в этом какая-нибудь преемственность. Но нет. И исторически одни катаклизмы и перемены, да еще и по возрасту попали мы под очередной, да едва не самый сильный, и главное так вовремя, что как серпом по пальцам, гормонам разыгравшимся. Старая идея, скармливаемая нам в школе, рассыпалась в пыль, а новая не поспела. Так и зависли в воздухе между землей и небом - и подняться сил нет, и вниз - разбиться. Он говорил, что это будет сильное поколение, а по мне просто более лишенное иллюзий, и вряд ли в этом сила, слишком много в нем лишенцев. Не все смогли выжить в отсутствие мифов. Не у всех хватило таланта сочинить их самим. Приземлиться кому-то удалось, кто-то не взлетал почти, кто-то что-то отбил в падении, обменяв свой шанс, свой полет на спокойствие. А я вот завис, и не один, как посмотрю. Одинокие, и те кто одиночествует вдвоем. Вывернулись гражданскими браками, как приметой, из самого раннего детства, вроде понарошку, не навсегда, иллюзия свободы. Интересно, были ли те, кто поднялся до конца вверх? Что там? Многие вырвались отсюда за границу, кто-то вернулся обратно, но это не ответ. Меня раздражает даже не то, что здесь происходит, а тупая попытка копирования внешнего, копирование отдельно от содержания, в которое, видимо, заглянуть не хватило мозгов и сил, а потому пошлая и бессмысленная. Дело не в вывесках и витринах, а много больше, в малозаметных мелочах: урнах на улице, ровном не растрескавшемся асфальте, другом общественном транспорте, словом, вещах внутренне близких, повседневных и оттого незаметных, подсознательных. Вместо поиска собственного содержания и подбора формы для него, бездумно перетягивается шелуха, оболочка, дальше которой не видят, как будто фантики от конфет способны заменить сами конфеты. А в результате - похабщина, и покручивание пальцем у виска тех, у кого стянули, проступают углами контуры содержания иного из под обтянутых конструкций, как шило из мешка.
while he was drifting... По этой улице... Водитель грузовика подсвечивает себе настоящим факелом, сделанным из палки и тряпки, обмакнув в бензобак. И он смотрит, там внизу что-то, рядом с баком. Вот будет ироничный конец мой, если разнесет все это взрывом. Я не смогу объяснить ему, что этого не надо делать. Что иметь фонарь это нормально. Мы многое оказались не в состоянии объяснить. А еще нас мало кто хотел слушать. Мало кто мог услышать. И замкнулись на себя. Легкая улыбка, подмигивание, толчок в плечо, а человек буровящий полную чушь, в которой совершенно ничего не смыслит, уверен, что мы его понимаем, согласны с ним и вообще такие же как он. Люди редко видят вокруг что-то кроме себя: А мы одним взглядом, на внутреннем языке, говорим друг другу -вот идиот-, мы понимаем его конечно, но что нам до того, мы согласны с ним внешне, ни к чему спорить, переубедить его нельзя, объяснить нет возможности уже: Пусть не расстраивается. Мы между собой, потом, может быть вербализируем: Дальше проследуем.
on a line, of his own, off the line, on the side
by the by, as dirt turned to sand, as if moved by sleight of hand
when he reached the shore of his clip-on world
Обернется ли грязь песком? Куда нас несет? Я ли это? Та, грязная шестнадцатилетняя панкота, в рваных джинсах и кроссовках, патлатая, и безбашенная? Что произошло? Кто перенес меня сюда мановением руки? Я принес диссертацию? По проблемам, по настоящему меня никогда не интересовавшим? Другие? Они то же достигли берега своего клипа-мира, берега пришпиленного мира, в офисах? Мы все еще плывем? Куда?
Вот и крыльцо. Надо собраться. he resurfaced to the norm. Успокоить мысли, сосредоточиться.
organized his few things, his coat and keys...
any new realizations would have to wait til he had more time, more time...
time to dream, to himself
he waves goodbye, to himself
i'll see you on the other side...
another man...moved by sleight of hand...
Все подождет, мне нужно выполнить текущую задачу: Вернусь потом к своим мыслям: Это игра. Я все еще обвожу противников вокруг пальца. Это не настоящее. Я вернусь к настоящему, когда у меня будет больше времени. Я все еще вижу нас на другом берегу. Перенесенных ловкостью рук.
something he hadn't imagined being... Надо завязать галстук. Как странно молодо я выгляжу. Самое странное племя. Странным образом выглядит. Вот один, сквозь зеркало я вижу его с чашкой утреннего кофе, похмельного и скукоженого, маленький старичок, остановившийся в своем старении лет в шестнадцать, или наоборот, начавший с этого времени процесс умирания, так и недоразвившись. Мы все такие. Череда лиц проплывает, нам и в тридцать будут давать по восемнадцать. Но кто из нас ожидал, что все сложится именно так? Как он спился так, тихо, но безвозвратно? Не ужился с собственной ролью? Как я добрел до защиты диссертации? Вчера пил с шестнадцатилетними, вернулся домой, и почувствовал, что слишком много моего Я осталось там, в этом возрасте, и то, что они приняли меня за своего, пусть и не до конца, тому подтверждение. И никогда не считал, что это плохо, вот только: Что-то безвозвратно уходит и меняется, не сразу, но медленно и неуклюже.
not remembering the change, not recalling the plan, was it...? У меня не было. Это точно, может быть, только на самый короткий срок. Да и ни у кого не было. Быть не могло в той стремительно меняющейся, рушащейся, возникающей, рушащейся, меняющейся структуре воздействий внешних, атмосфере, полоске времени, выпавшей нам на наши шестнадцать.
he was okay, but wondering about wandering. Как-то, так, да, что ли. Все могло и обойтись, но удивление. По детски тотальное удивление. Часть меня навсегда осталась на этих позднеосенних немецких улицах. А они остались внутри меня. Мы влились бы в струю здесь и, возможно, стали бы как все, были бы в порядке, но: Вышли из толпы, окунулись в нечто настолько странное, отличное от нас, захватывающее. В полноте своей здесь и сейчас, так испытываемое, как вряд ли придет со всеми моими практиками: Еще лицо, за прилавком, я понимаю его потерянность, как и потерянность других, он не так был умен как другие, что бы приспособиться по красивей не ломая себя. Пробел от отсутствия нашего невосполним оказался, то ли слишком многое успело промелькнуть в водовороте меняющихся событий, то ли: А мы выпали. Потерялись. Дело скорее в том, что заменили в себе атрибуты местные наши, другой культуры атрибутами, там где они показались нам лучше, там где они выводили из хаоса и мрака, даже не мы заменили их, а сами они, впитавшись, вытеснили в нас более слабые и недоразвитые темы. И тем сильнее, чем не осознаннее. Как будто прожили лишнюю жизнь, оставив опыт ее в памяти. И будь мы старше, было бы не так трагично все, приняли бы не так близко к сердцу, и возвращение в реальность дома не стало бы катастрофой, не изувечило. Кого-то больше, кого-то меньше, но задело, пусть не отслежено, всех. Жуткий контраст грязного, пустого, перекареженого какого-то, первого приграничного города на нашей стороне, где мы прошлялись несколько часов по грязным улицам, пустому универсаму в центре, своей в прямом смысле, абсолютной пустотой полок, диссонирующему с изобилием немецких супермаркетов. Убитый вокзал, оплеванный, раздолбанный, с калеками, людьми одетыми серо, блекло, плохо, так что и не разобрать было ли в самом деле много людей в каких-то робах, или показалось. Мерзкий вокзальный туалет, где парень, обижавшийся на нас, когда мы закуривали в чистых кондиционированных чешских туалетах на автостраде, с нотками мольбы и истерики в голосе крикнул: , потому что резало глаза. Тогда мы еще умели громко кричать. Этот шок возвращения, своим контрастом, безапелляционной полосой, демаркационной линией, не убил, нет, но сделал так, что часть меня так и не вернулась обратно, оставшись в маленьких кафе, дискотеках, ярких супермаркетах и магазинах, чистом холодном осеннем воздухе, на тротуарах с ровным асфальтом, на нетронутых сиденьях автобусов и подземок, ровных и гладких автобанах, в со-вкусном неоне вывесок. Мы держались первое время, пока держались все вместе, не давая угаснуть переживаниям, но разносило нас уже в разные стороны, и мы терялись, терялись, теряли:А местный суррогат, призванный заменить аналоги того, не принимался во внутрь, отторгался и выблевывался, мы понимали мишуру, никчемность и пошлость подделок. Мы видели оригинал, и что еще хуже, мы были в оригинале его частями, мы его пережили. Может быть, здесь и родилась эта привычка, новый язык общения, через внутренние переживания, без единого значимого слова, для не посвященных, когда прогоняешь что либо внутри, прислушиваешься к ощущениям, а наружу выдается чуть не одно слово, но там - все.
was it age? by consequence? or was he moved by sleight of hand? Как же в самом деле я оказался здесь, и тем чем оказался? Все мы. Перенесен ловкостью рук? Но что давит мне на спину? Уж не воспоминания ли? Слишком много всего случилось потом. Не похоже, на мановение руки.
mondays were made to fall. Воистину понедельники сделаны из падений. Заканчиваю экипировку и выхожу на улицу. lost on a road he knew by heart. Откуда накатила такая тоска? Почему именно сегодня, с утра? Увела меня песня, задела, в воспоминания древние увела, как будто, раз в году, я возвращаюсь в тот ноябрь. Перенесен ловкостью памяти. А тело здесь, идет по улице, несет под мышкой диссертацию. Еще один жизненный этап завершается. Это костюм, и непривычно сидящая на нем куртка, одежда меняет, даже осанка и походка у меня в нем другая, одета маска по соответствующему случаю, а что делать, надо вертеться, чтоб не закончилось еще хуже, вот только потерялся давно в них, все не настоящие, и где же оно, лицо мое под ними?
it was like a book he read in his sleep, endlessly... Так и не сложилась в цельную картинку, побасенками осталась, частями:
sometimes he hid in his radio, watching others pull into their homes. Нет, радио не люблю. Там отстой. Но я прячусь в свою музыку, и от него в том числе, от масскультуры, в другую такую же: но не такую. Без промывки мозгов, там где отрешенность и тоска проявляются не только с похмелья, а просто вдруг, прислушался внутри: Они прячутся по домам. Странно так: Мои одноклассники растят детей, скоро те сами пойдут в школу, а я вот: Я не могу. Породить новую жизнь - это как расписаться в том, что ты познал этот мир, признал его хорошим или нужным, и опыт свой готов со всей ответственностью передать по парампаре. Я не познал этот мир. И боюсь, не познаю. Всегда буду одинок? Хрень. Я же ученый. В процессе познания. Кто переместил меня в ипостась такую ловкостью рук? А еще йогин. С дикшей. Совсем уж смешно. Но без этого рисковал не дожить. Неужели сам? Ловкость требовалась, но кажется мне временами, что с момента возвращения катились мы по инерции, у кого насколько хватило, тот там и застрял, куда направился, и все сложнее и сложнее что-то менять: Тогда мы были на пике волны... Они решили рождением детей собственные проблемы, о самих детях особо не заботясь, остановившись на "так надо", "все так", и прочее. И это в лучшем случае, ведь часто, в худшем, просто расплатившись за собственную глупость. Это прокатило бы проехало, присутствуй в этом какая-нибудь преемственность. Но нет. И исторически одни катаклизмы и перемены, да еще и по возрасту попали мы под очередной, да едва не самый сильный, и главное так вовремя, что как серпом по пальцам, гормонам разыгравшимся. Старая идея, скармливаемая нам в школе, рассыпалась в пыль, а новая не поспела. Так и зависли в воздухе между землей и небом - и подняться сил нет, и вниз - разбиться. Он говорил, что это будет сильное поколение, а по мне просто более лишенное иллюзий, и вряд ли в этом сила, слишком много в нем лишенцев. Не все смогли выжить в отсутствие мифов. Не у всех хватило таланта сочинить их самим. Приземлиться кому-то удалось, кто-то не взлетал почти, кто-то что-то отбил в падении, обменяв свой шанс, свой полет на спокойствие. А я вот завис, и не один, как посмотрю. Одинокие, и те кто одиночествует вдвоем. Вывернулись гражданскими браками, как приметой, из самого раннего детства, вроде понарошку, не навсегда, иллюзия свободы. Интересно, были ли те, кто поднялся до конца вверх? Что там? Многие вырвались отсюда за границу, кто-то вернулся обратно, но это не ответ. Меня раздражает даже не то, что здесь происходит, а тупая попытка копирования внешнего, копирование отдельно от содержания, в которое, видимо, заглянуть не хватило мозгов и сил, а потому пошлая и бессмысленная. Дело не в вывесках и витринах, а много больше, в малозаметных мелочах: урнах на улице, ровном не растрескавшемся асфальте, другом общественном транспорте, словом, вещах внутренне близких, повседневных и оттого незаметных, подсознательных. Вместо поиска собственного содержания и подбора формы для него, бездумно перетягивается шелуха, оболочка, дальше которой не видят, как будто фантики от конфет способны заменить сами конфеты. А в результате - похабщина, и покручивание пальцем у виска тех, у кого стянули, проступают углами контуры содержания иного из под обтянутых конструкций, как шило из мешка.
while he was drifting... По этой улице... Водитель грузовика подсвечивает себе настоящим факелом, сделанным из палки и тряпки, обмакнув в бензобак. И он смотрит, там внизу что-то, рядом с баком. Вот будет ироничный конец мой, если разнесет все это взрывом. Я не смогу объяснить ему, что этого не надо делать. Что иметь фонарь это нормально. Мы многое оказались не в состоянии объяснить. А еще нас мало кто хотел слушать. Мало кто мог услышать. И замкнулись на себя. Легкая улыбка, подмигивание, толчок в плечо, а человек буровящий полную чушь, в которой совершенно ничего не смыслит, уверен, что мы его понимаем, согласны с ним и вообще такие же как он. Люди редко видят вокруг что-то кроме себя: А мы одним взглядом, на внутреннем языке, говорим друг другу -вот идиот-, мы понимаем его конечно, но что нам до того, мы согласны с ним внешне, ни к чему спорить, переубедить его нельзя, объяснить нет возможности уже: Пусть не расстраивается. Мы между собой, потом, может быть вербализируем: Дальше проследуем.
on a line, of his own, off the line, on the side
by the by, as dirt turned to sand, as if moved by sleight of hand
when he reached the shore of his clip-on world
Обернется ли грязь песком? Куда нас несет? Я ли это? Та, грязная шестнадцатилетняя панкота, в рваных джинсах и кроссовках, патлатая, и безбашенная? Что произошло? Кто перенес меня сюда мановением руки? Я принес диссертацию? По проблемам, по настоящему меня никогда не интересовавшим? Другие? Они то же достигли берега своего клипа-мира, берега пришпиленного мира, в офисах? Мы все еще плывем? Куда?
Вот и крыльцо. Надо собраться. he resurfaced to the norm. Успокоить мысли, сосредоточиться.
organized his few things, his coat and keys...
any new realizations would have to wait til he had more time, more time...
time to dream, to himself
he waves goodbye, to himself
i'll see you on the other side...
another man...moved by sleight of hand...
Все подождет, мне нужно выполнить текущую задачу: Вернусь потом к своим мыслям: Это игра. Я все еще обвожу противников вокруг пальца. Это не настоящее. Я вернусь к настоящему, когда у меня будет больше времени. Я все еще вижу нас на другом берегу. Перенесенных ловкостью рук.
Обсуждения Взмахом руки