Кирюша просыпается, когда ночь улеглась на крышу дома, и свесила хвост на окошко.
Из подкроватя Кирилл умеет выныривать сам – всё-таки достаточно большой. Это очень приятное место. Это был «дом», в том смысле, в котором это слово говорят Большиши – с теплотой и каким-то облегчением в голосе. Его дом. Когда он удостоверится, что все эти беспечные Большиши уже мерно дышат в своих кроватях, он погружал руки подподушку, и просачивался через многочисленные упругие поверхности в тёплую темноту.
Там был его мир. Он мог возводить из неё песочные замки, населять их говорящими жабами и Большишами размером с ладошку. Выжимал облака, и пускал в получившихся лужах линкоры и огромные парусные фрегаты.
Сейчас он вынырнул не просто так – маленькие люди вообще очень мало что делают без причины. Это Большиши всегда бестолково толпятся, громко разговаривают, зачем-то плачут или смеются над какими-то серьёзными, совсем не смешными вещами. Сам Кирилл смеялся над тем, над чем нужно – над всякими глупостями, пусть и глупыми, зато по-настоящему смешными. Поэтому он и прозвал дядь и тёть самым глупым прозвищем на свете.
Ему нужно хорошенько подумать. О папе и о маме, и о той грозовой туче, что нависла над их домом.
Потолок раскачивается над ним, и Кирилл карандашом воображения рисует на нём события вчерашнего вечера.
Его рано отправили спать, плотно затворили дверь в комнату, но Кирилл не закрывал глаз. Смотрел на другой конец комнаты, где на спинке кресла сидела тень вороны. Плоская, как будто вырезанная из картона, – какой и должна быть тень. Но между тем сама птица давно уже улетела, а тень вот осталась, как никогда чёткая в рассеянном свете фонарей за окошком. Иногда она переступает лапами, а вот длинный клюв скользнул вниз и принялся тереться об обивку кресла. Наверное, утром там будет дырка и торчащий пух, за который мама будет хмуро отчитывать его, Кирилла. Ни за что не поверит, что сделала это воронья тень.
Тени часто путешествуют без своих хозяев, но Большиши почему-то об этом не знают. Не замечают, что ясным днём можно насчитать куда больше теней, чем тех, кто их отбрасывает. Иногда случаются очень смешные вещи: например, в разгар лета по раскалённому асфальту вдруг начинают кружиться тёмные комочки – не сразу в них узнаёшь тень пурги, когда снег набивается в капюшон и за воротник, и стоит открыть рот, как он тоже будет полон снега…
Разглядывая воронью тень, Кирюша пытается отвлечься от скандала на кухне. Медленно, болезненно страшные звуки угасают, ощущение такое, как будто вытаскиваешь из-под ногтя колючку. Сначала очень больно, а потом приходит облегчение, и только ноет ранка.
Какое-то время слышно только, как папа недовольно ходит туда и сюда.
Кирилл слышал, как позже пришла мама. Шелохнулась дверь, пропуская жидкий свет из коридора, и там обозначился знакомый силуэт. Опускается на краешек кресла, скрипит обивка, и тень вороны взмахивает крыльями, чтобы раствориться среди других теней.
Мама купает лицо в ладонях, плечи вздрагивают, и Кирюша чувствует солёный запах слёз. Он притворяется, что спит, плавает на подушке, как будто на облаке, пытается заставить своё дыхание работать свободно и ровно.
Она уже успокаивается. Всхлипывает довольно громко, тут же поворачивается – разбудила, или нет?.. От лица тянет холодом, губы поджаты, подбородок больше не дрожит, твёрдый, как камень. Она в ярости, и лучше бы сын спал. Если он не спит и увидит её такой, придётся несладко. Не сегодня. Сейчас она ему скажет: «Ты чего не спишь, мелкий? Давай-ка, закрывай глаза», но завтра напоминать об этом его ночном промахе будет каждый жест, полный злости и презрения. Поэтому лучше бы он спал. И Кирилл изо всех сил вжимается в подушку, старается превратиться в маленькое чернильное пятнышко, поскорее провалиться в подкровать. Кажется, что в сторону окна дует холодный зимний ветер, Кирилл хочет натянуть на голову одеяло, но боится пошевелиться. Половина минуты пролетает мимо него долгими, трепыхающимися, как падающие из гнезда птенцы, секундами.
Сквозь приспущенные веки он смотрит на её глаза. Но вместо глаз - только чёрные провалы, как бы отделённая от мира хрупкой роговицей морская бездна.
Эту бездну он начал видеть в глазах всех Большишей некоторое время назад. Тогда Кирилл смотрел с мамой кино про то, что происходит на дне озера, а потом поднял голову и увидел это же всё в её глазах. Он жутко перепугался.
Родители ходят вокруг с пустыми глазами, в глазах вместо белков и зрачков зелёные водоросли и стайки мелких рыбок. У стариков на скамейках, у водителей трамваев – у всех один и тот же пустой взгляд. Как будто море взяли и разлили по человеческим головам. Только у малышей взгляд самый нормальный. Кирилл не знает, видят ли они то, что видит он, но вид у многих малышей всегда весьма обескураженный.
Мама встаёт, белые ладони скользят по одежде, поправляя непорядок, и Кирилл слышит, как плещется у неё в голове вода. Давит с той стороны на пустые глаза. На ней длинная домашняя юбка и рубашка, на груди сминается складками фартук. Наверное, готовила что-то для него на завтрак. Она терпеть не может рано вставать и готовить что-то с утра. Способна только на то, чтобы налить себе кофе, и поставить то, что приготовлено загодя, в микроволновку.
Снова приоткрывается дверь, сквознячок шевелит на голове Кирюши волосы. Исчезла. Квартира утихает, и медленно, как будто большая глыба, накатывает сон.
И вот теперь он выныривает обратно, к спящему миру, чтобы хорошенько подумать. Размышляет о больших людях, о Большишах, таинственных существах, среди которых приходится жить.
Большиши окружают себя мёртвыми предметами. Наверное, им нравится, когда вокруг тишина. Но как же это скучно! Камень у озера лижет руку влажным языком, и Кирилл, жмурясь этим прикосновениям, опирается двумя руками и залезает на него целиком. И мама кричит:
- Ну-ка слезь сейчас же! Ты же испачкаешься.
- Не испачкаюсь, - говорит Кирилл. – Мама, а для чего этот камень здесь лежит? Почему он не уплывёт?
- Что ты там кричишь? Я не знаю. Слезай.
В большинстве своём Большиши, даже папа с мамой, его не понимали. Отделывались скользким и деловым «Я не знаю», или «Что ты там говоришь?», и Кирилл скоро возненавидел эти фразы. Может быть, дело в словах, которые Кирюша цепляет из подкроватя на язык, как на рыболовный крючок. О, там их полно, самых разных слов, и Кирилл набирал их полные карманы. Только вот понимали их отнюдь не все.
Всё прекрасное для этих людей сводится к мимолётному, как к движущимся картинкам на экране телевизора. Они обсуждали эту пустоту, спорили из-за неё, ссорились. Между мамой и папой на пустом месте вспыхивал огонь раздора, и хрупкий мир лопался, как мыльный пузырь. Пространство вокруг становилось плотным и колючим, как будто бы Кирилла закутывали в одеяло колючей стороной. Мамин голос поднимался и вторил визгу электрической пилы в соседском дворе, папа говорил резко, слова, как большие шмели, вылетали из его рта и жалили всё подряд. Рыбки у них в глазах пугались и уплывали в темноту.
Кирюша бежал к маме, забирался к ней но коленки её внезапно оказывались острыми, а для него не находилось ни одного мягкого слова. Тогда единственным спасительным местом оставалось пространство под кроватью в его комнате, где Кирилл скрючивался, обнимал руками колени, и слушал, как на кухне или в другой комнате бушует гроза. Они закрывали дверь, но он всё равно прекрасно слышал. Стёкла звенели в тон их воплям, и звон этот походил на тонкое хихиканье, а в форточку врывались и катали по полу предметы и катышки пыли какие-то дымящиеся существа. Сосед, проходя мимо окна, горланил жуткую песню – он появлялся всегда в одно и то же время, когда мама и папа ссорились. Может быть, он шёл за дымными тварями, а может, этих дымных тварей выпускала его электрическая машина, сестра которой жила у мамы в горле и в коленках.
Потом всё успокаивалось. До следующего раза.
Кирилл спускает с кровати ноги, пол приятно холодит пятки. Одежда висит на спинке стула, штаны и майка, которые мама приготовила ему на утро. А одежда сейчас нужна – он собирается наружу. К Ведьме.
Ведьма эта выглядит совсем не по-ведьмински. Ну, то есть она не старая. И волосы у неё из носу не торчат, хотя Кирилл близко не видел.
Ведьма живёт за парком, в старом, поросшем смородиной деревянном доме с мансардой. Они с мамой часто встречают её в этом парке. Иногда одну, иногда с какими-то другими ребятами.
- Ну и мода пошла, - морщится мама, и пихает папу локтем под рёбра. – У молодёжи. Не, ну ты смотри, как одеты! Что это? Всё висит, крашеная, мымра какая-то…
Отец гогочет. Наклоняется, и говорит Кирюше на ухо:
- Видишь? Тётя ведьма!
- Ну, может и не ведьма, - с сомнением говорит мама. – Не наговаривай на людей. Мало ли, кто как будет одеваться, когда он вырастет.
Но Кирилл уже не слушает. Он заворожено смотрит вслед женщине, разглядывает короткую стрижку и крашеные в красный волосы, из-за чего она похожа на клубничное мороженое. На ней красная курточка, рваные на коленках джинсы, босые ноги с ярко-красными ногтями пританцовывают на тёплом асфальте. Кирилл не может представить, чтобы кто-то ходил босиком на улице. У папы красивые белые кроссовки, и ещё туфли, которые он регулярно натирает какой-то чёрной штукой. У мамы босоножки и туфли… Кириллу даже дома ходить босиком не всегда разрешают! А ведь это так здорово! Наверняка у этой тёти нет строгой мамы…
Кирилл заглядывает в ее глаза и не видит там ни рыб, ни зеленых водорослей. Зрачки, яркие, цветом напоминающие свежую траву или мокрую после дождя землю. Кирилл силится понять, почему у всех взрослых глаза пустые, а у неё – полные какого-то восторга. Даже походка не как у всех, такая, как будто эта тётя вот-вот оторвётся от земли и упорхнёт.
- Ведьма, - зачарованно повторяет Кирилл.
После ночного скандала всё вокруг ещё пропитано склизким холодом, нервно подёргивающимися тенями. Кирилл вязнет во всём этом, как муха в варенье. Раздвигает руками воздух, за дверью тёмный коридор, похожий на глотку чудовища. После ночного скандала всё вокруг ещё пропитано склизким холодом, нервно подёргивающимися тенями. Кирилл двигается во всём этом, как муха в варенье. Раздвигает руками сухой воздух, за дверью тёмный коридор, похожий на глотку чудовища. Как всегда сереет на вешалке папина куртка, почему-то очень страшная без хозяина. Папа спит, свет на кухне не горит, хотя остро пахнет сигаретами. В щели под дверью родителей запах курева и пропитанный руганью, словно кровью, воздух мешаются в густой кисель.
С сандалетами в руках Кирилл возвращается в комнату. Под кроватью, там, где смыкаются сон и явь в тёмном водовороте, двигается одно из сегодняшних его созданий. Увидев, что Кирюша обратил на него внимание, прекращает возится и впирает жёлтые глаза со звёздочками зрачков. Наяву Кирилл немного их боится, но они всегда его узнают.
Он поманил создание.
- Пойдёшь за мной. Будешь меня охранять. Хорошо, Ночник?
«Ночников» хорошо видно, если проснуться среди ночи. Они возятся под кроватью, иногда перебегают в тень под столом. Или ползают по карликовой пальме в горшке. Днём они тают до внезапных звуков, до прикосновений к волосам, к затылку или тыльной стороне рук, и следуют за ним до следующей ночи.
Ноги влезают в сандалии, Кирилл идёт к окну, а позади, зашуршав сползшей на пол простынёй, из-под лежанки выбирается Ночник.
Всю первую половину ночи ему снились лисы, и Кирилл совершенно не удивляется, увидев под простынёй длинную любопытную мордочку. Выбравшись, лиса тут же поднимается на задние лапы, и становится ростом с Кирилла. Совсем маленькая лисичка.
Этот Ночник будет теперь ходить за ним попятам, и когда Кирилл снова нырнёт в постель, чтобы просочиться в свой диковинный мир, Ночник нырнёт следом. Он сам здесь всего лишь движение воздуха, клок тумана, и Большиши его вряд ли заметят, если увидят. Кирилл, откровенно говоря, сам не знал, сможет ли Ночник ему по-настоящему помочь, если мальчик попадёт в беду, или же он годится только для игр. Просто одному идти немножечко страшно.
У Большишей тоже бывают Ночники. У мамы и папы их не было – Кирилл много раз видел, как они спали. Они не проваливались в подкровать, а словно бы оставались парить над ней, на границе между светом, и тем состоянием, когда его нет. Но у других людей они были. В начале лета, когда они с мамой и папой садились в поезд, и ехали на море, он вдоволь насмотрелся на спящих дядь и тёть. Их Ночники сворачиваются в ушной раковине, или глубоко во рту, выгоняемые дыханием наружу, но вновь и вновь заползающие внутрь. Похожие на безглазых червяков, тех, что можно накопать в земле после дождика.
Днём он часто встречал на улице других детей. В доме напротив жила Лиза, один мальчик, Кирилл не знал, как его зовут, жил в конце улицы, и его вывозили на прогулку в коляске. Серёжка жил где-то, как он говорил, где стояли пожарные машинки, но Кирилл ни разу там не был. Наверное, не очень далеко. Серёжка совсем неплохой, всё время таскал с собой большой жёлтый экскаватор и давал им поиграть. Он уже большой, глаза внимательные, цепкие, но вот Ночника у него Кирилл ни разу не видел. А когда спросил, Серёжка поднял руку и постучал кулачком по лбу Кирилла.
- Ты чего. Не придумывай. Этих нету. Давай лучше играть в мою машину…
Но глаза у него ещё на месте. Никаких рыбок. Зато у всех родителей, которые выводили своих детей в сквер, и у Серёжкиной бабушки - пустые и поросшие водорослями.
У Лизы, например, ночник был. С Кирюшей она не заговаривала – стеснялась, хотя их мамы постоянно болтали о каких-то пустых делах. Только поглядывала на него, смущённо пряча глаза. За ней всё время ковылял каменный великан с добрым лицом. Его голова раскачивалась где-то над кронами деревьев, руки едва не задевали натянутые по столбам провода. Когда он шёл через сквер за своей хозяйкой, вокруг с щебетанием кружились стаи воробьёв, а собаки, поджав хвосты, отползали прочь.
Кирилла очень интересовало, как такой ночник помещается под кроватью, и почему Лизе всегда снится только он, но подойти к ней и заговорить у него так и не хватило духу.
Уже возле подоконника Кирилл вспомнил про Друга, ещё одного своего постоянного дневного компаньона. Из-под стола появляется тайная шкатулка, коробка из-под железной дороги, где мальчик хранит все свои сокровища. Достаёт оттуда Друга-из-музыкальной-коробочки. Пальцы шарят по гладкой поверхности, кнопочка нажимается с некоторым усилием, и одна грань коробочки расцвечивается синим и зелёным огоньками. Наушники тонут в ушах. Провод слишком длинный, и он пытается его скомкать и запихать вместе с коробочкой в карман штанов. Полностью не получается, не хватает терпения, этот провод путается и постоянно лезет наружу, как будто бы живой, и Кирюша оставляет всё как есть. Под ногами не болтается, и ладно.
- Эй, - звучит в ушах хриплый голос. – Опять ты что-то задумал, недоносок мелкий.
Он умный, и сыпет постоянно какими-то диковинными словами. И вовсе не злой, хоть голос у него грубый.
Кирилл лезет в карман посмотреть, какое у Друга настроение. Впрочем, так сразу никогда не понятно. Он улыбается тебе нарисованной там точками улыбкой. Или напротив, хмурился. Глаза тоже точками, ушей нет совсем, однако Друг слышит и понимает абсолютно всё.
Они познакомились несколько дней назад, совершенно случайно. Кирилл просто сунул в уши наушники-пуговки – как это делал папа – и стал тыкать кнопки рядом с экраном.
- Саня! Он схватил твой плеер, - кричала мама, - сейчас пока нюхает, но думаю, скоро начнёт пробовать на зуб.
- Так встань и отбери.
- Что это? – заворожено спрашивает Кирюша.
- Мне некогда, - информирует отца мама. – У меня кино. Оторвись от своего пива и отбери сам.
- Пускай играется, - немного подумав, ворчит папа. – Только следи, чтобы не проглотил наушники…
- Что это? – повторяет Кирилл, но снова его вопрос остаётся без ответа. Мама занята телевизором, рыбки в её глазах бестолково тычутся друг другу в морды.
- Это я, - сказали в ушах с некоторым сомнением. – Положи на место. Или и ты тоже ничерта меня не слышишь?
Голос глубокий, и звучит как будто из радиоприёмника. Немного ворчливый. Голос, как у больших дядь, только Кирилл всё-всё понимает.
- Слышу, - зачарованно лопочет малыш.
- Там есть какая-нибудь музыка? - снова заводится мама. Мама у Кирилла красивая, и вкусно пахнет, но голос у неё иногда похож на жужжание пчелы. - Включил бы ребёнку, пускай потанцует. Что у тебя там?
Папа отвечает. Для Кирюши название звучит сущей абракадаброй.
- А, - мама косится на Кирилла, который сел прямо на пол, и зачарованно разглядывает своё отражение на блестящей поверхности плеера. – Тогда не надо лучше. Зачем ты вообще оставляешь эту дрянь на виду у ребёнка?
Она ещё ворчит для порядка, но вставать лень, и взгляд возвращается к телевизору.
- Клёво, - без особого интереса говорят в наушниках. - А сколько тебе лет?
- Немножко…
Кирилл знает, как показать на пальцах, но сомневается, что новый друг может увидеть то, что он покажет. Поэтому говорит первое, что приходит на ум: - Пидисят…
- Ага. Ровесничек почти. Тебя не отшлёпают за то, что схватил чужие вещи?
- Нет, - Кирилла мучает подозрение, что он ляпнул что-то не то по поводу возраста, и он уточняет: - Я маленький ещё.
- Да ничего. Я тоже не очень-то здоровый лоб. Ты меня ещё перегонишь, я ласты склеил довольно рано.
- Склеил ласты, – повторяет Кирилл, и смеётся. – Дядя, ты что, пингвин? Будем дружить?
- А куда же я денусь? – вздыхает голос. – Тока сныкай меня поглубже, а то батя отнимет...
Он всегда такой. Прямой, хитрый и язвительный, слова с острыми углами. Рассказывает какие-то истории, из которых Кирюша понимает разве что совсем немного, и сам же над ними хохочет. В другой раз говорит о чём-то грустном и мечтает о бутылке какого-то «виски». Кирилл рассказывает о своей семье, о маленьких приятелях, которых он встречает на улице, и Друг, вроде бы, слушает. Только иногда переспрашивает какие-то незначительные, на взгляд Кирилла, вещи. Какая у его мамы грудь. Большая, или так себе. А как она одевается. А может ли он, Кирилл, в силу своего роста, заглядывать под юбки девчонкам…
- Тот мужик, твой батя, похоже, что надо, - однажды замечает он. - Пихал сюда ко мне что-то классное. Металлику. Или Ганзов. Было клёво, кстати, услышать их последний альбом.
- Тебе что? Уже надоели предки? – бурчат в ушах. - Похоже, они и вправду чудовища. Даже я ушёл из дома в шестнадцать, и ни годом раньше.
- Нет.
- Ага. Значит по бабам собрался?
- К ведьме.
- Я и говорю. – усмехается Друг. – Не рановато?
- Уже ночь, - резонно возражает Кирилл.
- Ладно. Давай кроме шуток. На кой она тебе сдалась?
Кирилл не знает, как объяснить. Он говорит:
- Может быть, у неё есть глаза моих мамы и папы. Она же ведьма. Так говорит папа. Может, у неё где-то хранятся их настоящие глаза. Наверное, она их украла, налила через уши воду из озера, и запустила рыбок. И они теперь постоянно кричат друг на друга. Вода булькает, и это мешает им слышать друг друга.
- Эй, - сквозь рваный электрический шум пробивается беспокойство. - Ты хорошо подумал своим фисташковым мозгом? Не знаю, что там за ведьма, но уверен, что глаз твоих родичей у неё нет.
- Нет есть, - поджимает губы Кирилл. Когда надо, он, как и все дети, может быть достаточно упрямым.
- Ну ладно, - сдаётся Друг, хотя в его голосе звучит сомнение. – Может быть. В конце концов, людей в плеерах ведь тоже не бывает?.. И всё равно. Было бы у меня что-то большее, чем голос, я бы тебя хорошенько высек…
Подоконник широкий, можно хоть лежать, хоть сидеть, спустив ноги на ту сторону. Сейчас пластиковые окна приоткрыты, и Кириллу ничего не стоит распахнуть их полностью. Он стоит на подоконнике, дышит полной грудью, глаза купаются в бархатной и немного колючей тьме. Ветви колышутся, и кажется, будто там опустилась на ночлег стая диких гусей. Мимо, натужно жужжа, пролетает огромный ночной жук. Где-то справа над забором парит одинокий квадратик чьего-то окна. Может быть, это окно Лизы. Может, и нет.
Внизу лужайка, смутно вырисовывается отключенный фонтан, лунный свет гуляет по каменной дорожке. Ночь ясная, осколки тёмно-синего неба и звёзды на них похожи на мамины серёжки, и Кирилл пытается представить уши, к которым они подвешены.
Прыгать довольно высоко, и Кирилл опускается на колени, хватается за край подоконника. Мир летит навстречу, и вот он сидит на земле, ошеломлённо вертя головой. Теперь уже обратной дороги нет, но страх куда-то запропастился, и Кирилла больше волнует, что он запачкал землёй штаны… мама будет ругаться.
Отряхивается, выковыривает из-за ремешков сандалий траву. В саду декоративные статуэтки, гномы. Меж двумя березами, настолько изящными и тонкими, что Кирилл всегда поражался, как это они могут таскать на себе эту здоровенную зелёную шапку, примостилась скамейка и столик, за которым любила отдыхать, почитывая книжку, мама.
Ночник взбирается на подоконник следом, когти клацают по дереву, хвост гоняет пылинки и тополиный пух.
Калитку обычно запирают, но Кирилл легко протискивается между прутьями. Вот теперь он действительно в мире, где никогда не показывался один, и, тем более, среди ночи. Старается смотреть во все стороны сразу, воздух в ноздрях колючий от незнакомых запахов, кокон внезапных, как разряды молний, звуков окутывает мальчика и он старается вслушаться по отдельности в каждый. Справа по шоссе нет-нет, да и проедет грузовик – пятна света возникают среди деревьев, степенно приближаются, и, сопровождаемые громким кашлем мотора, исчезают за поворотом. Слева парк с асфальтовыми дорожками и одиноким светлым пятном от фонаря. Сейчас там никого нет, точнее, нет людей, а в душистых кустах шиповника шелестит кто-то, играясь с ягодами, хлопая по ним снизу не то маленькими ладошками, не то носами.
- Мне нужен кто-то, кто будет мне петь песенки, если я заблужусь, - говорит Кирилл. - Ты знаешь какие-нибудь песенки?
- Несколько знаю, - задумчиво говорит Друг. – Можно сказать, раньше петь их было моим основным занятием.
Кирилл идёт в сторону парка. Там, где начинается дорожка, останавливается, чтобы понаблюдать за фонарём.
Вокруг фонарного столба снуют насекомые, летают за лампой в металлической сетке туда и обратно. Он старый, этот столб, но очень любопытный. Днём спит, а ночью просыпается, и ему скучно, поэтому поворачивается на каждый шорох, изгибает шею, чтобы заглянуть за ближайший ствол, иногда почти стелется по земле, как змея, отползает, насколько хватает длины тела.
Кирилл машет ему ладошкой и шагает мимо. Дорожки здесь прямые, поворачивают настолько резко, что порой и не замечаешь; она уже повернула, а ты ещё шагаешь, загребая ногами землю и опавшие листья. Парк вспоминает его, замыкает в свои ладони, обозначая путь серой (белой) асфальтовой лентой и отмечая его скамейками.
На одной из таких скамеек и обнаружился Большиш.
Полы пальто, не смотря на жаркое время, свешиваются почти до земли. Старик поднимает подбородок, нацеливает его, словно ружейную мушку, на мальчика. Волосы и борода его торчат в разные стороны, стянутые сеточкой синих капилляров губы приоткрываются:
- Э!
Кирилл замирает - в глазах у этого старика чёрные дыры, и проскакивает мысль, что зелёная вода и рыбы – это всё хотя бы живое. Он сидит здесь весь грязный, и ночь запустила в него корни, поселила всё самое страшное, что может быть в человеке. В папе такое тоже просыпается, когда он ссорится с мамой, но там только тень того, что Кирилл сейчас видит воочию.
- Эй, парень! Иди-ка сюда.
Поднимается, словно через силу, идёт на согнутых ногах следом.
Кирилл переходит на бег, ему кажется, что мир свистит вокруг ветром, но топот за спиной приближается, костлявые, обтянутые ветхой жёлтой кожей руки тянутся следом. Кирилл уворачивается раз, другой, ухабы под ногами больно бьют в пятки, дыхание позади сиплое, дрожит, как натянутая жилка.
Кирилл сам не заметил, как оказался снова возле фонаря, вроде бежал вперёд, а вернулся почему-то назад. Столб обвивается вокруг, мальчик обхватывает руками неожиданно гибкое тело. Под руками холодное железо, и краска облезает на пальцы серыми струпьями. Фонарь светит на человека в пальто, голова в железной сетке покачивается над его головой, и вокруг кружатся, бестолково молотя крыльями воздух, мотыльки. Человек загораживается от света руками, локти у него острые, как спицы, орёт что-то невразумительное, машет рукавами, заставляя тени под ногами выплясывать диковинный танец, а фонарь наклоняется всё ниже, и вот насекомые уже врезаются бродяге в затылок, падают за воротник.
Чёрное лицо плавает в облаке света, рот приоткрыт и над губой виднеются ржавые огрызки зубов. Он смотрит в лицо фонарю, и фонарь смотрит в него, и лампа то вспыхивает, то угасает. Бродяга пятится, потеряв один ботинок, из карманов валятся мятая сигаретная пачка, корка засохшего хлеба, несколько мятных леденцов, как тропические лягушки, прыгают из-под его ног в траву. Он поворачивается, бежит, размахивая руками, оступается, и продолжает бежать, голося и рассыпая вокруг жидкие, липкие слова.
Кирилл никак не может отдышаться. Что-то тревожно спрашивает в ушах Друг, но он не может ответить. Вопросы проплывают мимо диковинными морскими тварями. Кольца столба на его груди разжимаются, за спиной появляется опора.
- Спасибо, - говорит Кирилл, но Фонарю, похоже, нет никакого дела. Он выпрямляется гордо, мальчик слышит мерное гудение мошкары над головой.
- Я расскажу маме, - радостно, взахлёб обещает Кирилл, - Она принесёт тебе новую лампочку. Две новых лампочки. Всё, что угодно. Она у меня хорошая…
Он смущается, прощается поспешно, и фонарь высокомерно кивает в ответ. Остаётся позади; на этот раз Кирилл осмотрительно идёт не той дорогой, а заросшей тропинкой через мелкую берёзовую поросль. Ветви гладят его по лицу, где-то в переплетении их Кирилл натыкается на пару одичавших кошек. Большие, откормившиеся на мусорных баках и мелких грызунах, они, тем не менее, не стали приближаться к мальчику. Кошки очень хорошо чувствуют Ночников, а его Ночник, изрядно пристыженный тем, что не смог уберечь мальчика от злого человека, теперь следует за ним шаг в шаг. Вокруг папоротник, в который Кирилл местами погружается по самый подбородок, и тогда резные листья щекочут ему шею.
Асфальтовая дорожка вновь серебряной лентой плывёт впереди. Кирилл ступает на неё осторожно, словно это бурная речка, способная сбить с ног и утащить прочь. Над головой висит покусанная луна. До нужного ему дома остаётся совсем немного.
В стороне высятся громады многоэтажек, там много-много окошек и квартир. Какие-то горят, и эти искорки, расцвеченные в цвета штор, в бордовый, синий, иногда жёлтый или зелёный, похожи на крупные звёзды. В этой части парка много скамеек, катаются зелёные пузатые бутылки, там какая-то компания, ещё не дяди и не тёти, но уже далеко не дети, большие, ловкие, как дикие звери, такие же, наверное, как та ведьма, только у этих глаз нет тоже. Кирилл не видит, но он в этом уверен.
Смех звучит резкий, он парит над их головами чёрными крылатыми существами с дымными хвостами. Вот их Кирюша по-настоящему боится. Обходит по широкой дуге, они его не видят, но словно бы чувствуют – поворачивают серые лица, виднеются острые подбородки и торчащие смоляными колючками во все стороны волосы.
Кирилл зажмуривается и превращается в самого незаметного человека. Если хочешь, чтобы тебя не увидели, нужно создать вокруг себя темноту, а проще всего сделать это, опустив веки. Однажды он рассказал этот способ маме, но она посмеялась над ним.
- Если ты хочешь от кого-то спрятаться, - говорит она, - тебе придётся прятаться. Под одеялом, например. Или за деревом. Только не вздумай так прятаться от матери. Мать тебя всё равно найдёт…
Большиши постоянно придумывают для этого мира какие-то сложные правила. А между тем он простой, как коробка с конфетами. И такой же вкусный.
Правда, иногда всё же страшноватый. Вот, например, как сейчас.
Кирилл стоит на месте, изо всех сил жмурясь, и чувствует, как лица одно за другим отворачиваются, чтобы вновь присосаться к пузатым бутылкам, напруженные для прыжка мышцы их вновь растекаются по телу безобидными змейками.
Он боится открыть глаза. Откроешь – они тебя тут же заметят. Вытягивает потную ладошку и находит лапу Ночника. Лисица тащит его через темноту, хвост нервно стегает его по ногам.
Шум, звон стекла и резкие, зычные голоса проплывают мимо огромным чёрным облаком. Кирилл цепляется за лапу уже обеими руками.
Они на полянке перед старым дубом, откуда виден дом ведьмы. Как большая лодка он выплывает из темноты, деревянный на кирпичном фундаменте, покосившийся забор ложится почти под ноги, и Кирилл старается, чтобы ни одна доска не заскрипела под его ногами.
Одно из окон мерцает тусклым красноватым светом. Может быть, варится у неё в котле какое-то варево. Кирилл встаёт на цыпочки, но видит разве что кусочек потолка с гуляющими по нему пятнами света.
Удивительно, но дверь оказывается незапертой. Кончики пальцев достают до ручки, и дверь отворяется с тихим скрипом. Так просто. Ему никогда ещё не встречались люди, не запирающие на ночь двери.
Кирилл делает шаг, прикрывает за собой дверь, и напрягает глаза, пытаясь разглядеть хоть что-то. Из-под второй двери пробивается слабый язычок света. Внизу какая-то обувь, Кирилл запинается об неё, и едва не растягивается на полу.
Теперь как-нибудь пробраться в комнату, либо на кухню, и поискать там…
А потом под потолком зажигается лампочка, и всё тонет в море света. Свет забивает глаза, Кирилл жмурится, и садится прямо на пол.
- Попался, да? – сочувственно говорит Друг.
Она возвышается над ним, удивительно длинная, странно, как не задевает головой лампочку. В шортах и белой майке, волосы растрёпаны по плечам, и кажется, что там, под потолком, парит оранжевый воздушный шарик. В руке сигарета, которую поспешно тушит слюнявыми пальцами и прячет за ухо.
- Так-так. И кто тут у нас.
Голос озадаченный. Низкий; прежде чем вырваться наружу, клокочет и переваливается в горле.
- Простите, - блеет Кирилл.
Не слышит. Руки перелетают от талии к голове и обратно, бормочет растеряно:
- Я думала, у меня завелась крыса. Ну, бродячую кошку я тоже могла предположить, не дом, а сыр. Такой дырявый. Но чтобы здесь завёлся ребёнок!..
Кирилл хочет ещё что-то сказать, но его начинают душить слёзы, пропитали уже все ресницы и мокрыми дорожками чертят по щекам. Размазывает их тыльной стороной ладони.
Тётя хватается за голову.
- Прекрати! Сейчас же прекрати. Я не умею ладить с детьми. Ну как тебя заткнуть-то, а?
Хватает его в охапку, неумело, так, что одной ногой он упирается ей под рёбра, и прихожая куда-то уплывает, её место занимает комната. Очень маленькая, даже меньше той, в которой Кирилл спит, однако вокруг столько интересных предметов что слёзы мигом высыхают.
- У меня здесь были друзья, так что прости за бардак… хотя… перед кем я извиняюсь, - бормочет женщина.
Бросает его в кресло, отдувается, вытирает со лба пот. Всё-таки он достаточно тяжёлый. Сама садится на пол, скрещивает ноги.
Здесь пахнет мандаринами и кофе, свет от нескольких свечей под красными колпачками бродит по расставленным в беспорядке книгам, каким-то хрупким изящным вещам. На подоконнике несколько яблок, на диване раскидана одёжка. Кирилл вдруг думает, что эта тётя, возможно, не такая уж и большая. Просто кажется взрослой. Правда, мамы у неё почему-то нет. Если бы у неё была мама, она бы мигом заставила всё это убрать.
Кирилл вертится, ищет глазами котёл. Даже метлы нету, хотя в углу за кроватью сверкает глянцевыми красными боками пузатый пылесос.
Пока Кирилл размышляет, может ли современная ведьма летать на пылесосе, она нетерпеливо спрашивает:
- Ты что это? Потерялся?
- Не-а… - бормочет Кирилл, и неуютно возится. С каждым движением он увязает в кресле всё сильнее.
- Тогда – что? Не в гости же пришёл?
- В гости.
- Давай, колись. А я пока поставлю чайник. Только вот конфет у меня нет. Кончились.
На спинке кровати висит зонт, и Кирилл вдруг понимает, что он живой. Ручка изгибается, купол шелестит и через складки материала выплывает крошечное сморщенное личико. Глядит с любопытством на Кирилла. Ночник. Кирилл вытягивает шею, пытаясь получше разглядеть существо и зонт хлопает ему своим куполом, как будто крыльями.
Чайник у неё прямо здесь, на полу, и симпатичные белые чашки с синей каёмкой. Чай пахнет ежевикой, колючий запах приятно щекочет ноздри.
Обняв чашку, Кирилл набирается смелости:
- А где у вас котёл?
- Котёл?
- Да. Я думал, вы ведьма…
Женщина обескуражена вопросом. Улыбается, и в уголках губ вспыхивают внезапные веснушки, и ещё веснушки каким-то образом сидят у неё в волосах. Кирилл не может это объяснить – просто видит, как они переливаются на свету.
- Нифига себе. И что же ты хотел от ведьмы?
- Чтобы вы вернули глаза моим папе и маме.
Место улыбки занимает озабоченное выражение.
- А что у них с глазами? Что-то серьёзное?
Кирилл, как может, рассказывает ей о рыбах в глазах Большишей, и между делом думает, что удивительное не в том, что она его понимает. Она его слушает. Слушает, красиво наклонив к плечу голову, так, что рыжие локоны свешиваются прямо на переносицу. Не торопится никуда, слушает не одним ухом, а сразу двумя. И не пытается переделать внутри себя то, что услышала, под какие-то свои каноны. Просто слушает и воспринимает всё как есть. Верит ему на слово.
- У тебя нет этих рыбок, - заканчивает Кирилл. - И ты меня слышишь.
- Есть, - многозначительно говорит женщина, - Просто своих рыбок я держу в другом месте. Не в голове. Знаешь, люблю смотреть на мир чистыми глазами. Эта вода, о которой ты рассказывал… я прекрасно понимаю, о чём ты. Попробую тебе объяснить. Но сначала нужно позвонить твоим родителям. Помнишь номер своего дома?
Кирилл мотает головой.
- Ты из двадцать пятого. Я тебя помню. У твоей мамы такие роскошные волосы, и пальто с кленовыми листьями.
Она роется на полках, коричневая книжка с телефонами раскрывается на нужной странице. Пикает кнопками на трубке. Там не отвечают довольно долго, а когда, наконец, берут трубку, Кирилл понимает, что это папа. Тётя мягко рассказывает о нём, мол, вот, нашёлся, вы не теряли? И на том конце поднимается жгучая волна злобы. Кирилл её чувствует, глубже вжимается в кресло. Женщина терпеливо объясняет, где они могут найти своего сына и отключается.
- Ещё чаю?
Кирилл мотает головой.
- Я думал, может это вы запустили в головы папы и мамы рыбок. Но у вас есть Ночники и теперь я понял, что вы не злая.
- Вот уж спасибо. А кто такие ночники?
- Они приходят из подкроватя. Сначала тебе снятся, а когда ты просыпаешься, они вылазают за тобой следом.
- Правда? И что же они делают?
Тётя задумчиво оглядывается, обшаривает взглядом комнату.
- Я сам точно не знаю. Охраняют, наверное, или как-то помогают. А ещё я люблю с ними играть. А вы о них не знаете?
- Не-а.
Как же так? - думает Кирюша, - Ведь у неё нет рыбок в голове. У неё самый чистый взгляд из всех, что он видел у Большишей.
Она размышляет. Раскачивается из стороны в сторону, ерошит себе волосы.
- Извини, пожалуйста, но я закурю.
Сигареты у неё не как у папы, тоненькие, пахнут вишней. Пальцы плывут ко рту, и на фильтре остаются алые пятна от помады. Кирюше даже нравится этот запах, он кажется не злым, как от папиных сигарет, а просто очень ворчливым. Кирилл выставляет вперёд ладошку, пытается почесать дымного вертляка, и он, ворочая за собой длинный хвост, довольно урчит.
Тётя смотрит на него сквозь облако дыма, голова её кажется солнышком, таким, которое Кирюша видел в деревне над рекой. Тогда стоял туман, и везде, даже между лучами солнца, прятались смешные комки влаги.
- Иногда я их чувствую. Я живу одна, как ты видишь, у меня нету ни мужа, ни мамы с папой. Но я никогда не ощущаю одиночества. За мной словно бы всё время кто-то наблюдает. Иногда с подоконника, иногда из темноты под лестницей. И знаешь, тогда я чувствую себя спокойно, как будто под присмотром. Это очень приятно.
Она улыбается, и дымный вертляк трётся своей серой шёрсткой об её щёку. Зубы у неё красивые, крупные и похожи на маленькие ледышки.
Кирилл важно кивает:
- Такие ночники есть у всех малышей. И почему-то у вас, хотя вы уже большая. Вообще, Большиши, взрослые, много чего не видят. Вертляков они не видят никаких. И апельсиновых искорок. И того, что денежки, которые они кладут в карман, живые и могут разговаривать.
- Меня твой батя так и не услышал, хотя я орал ему в оба уха, - хмуро говорит голос в наушнике.
- Не слышат моего Друга из музыкальной штучки, - послушно прибавляет Кирилл. Медлит секунду, потом приближает к ней лицо и говорит еле слышным шёпотом: - У тебя в волосах запуталось солнце. Только не стряхивай его! Ему нравится в твоих волосах, и оно прячется туда ночью. Оно просило меня не говорить, но я тихо-тихо… и ты сделай вид, что ничего не знаешь.
Она улыбается, многозначительно кивает.
- Знаешь, что я тебе скажу. Сейчас ты видишь все эти чудесные вещи. Но рано или поздно они будут прятаться от тебя всё глубже. Все эти вещи, которые не видят взрослые и видят дети, они будут становиться для тебя всё менее и менее значительными. В твою жизнь ворвётся множество других вещей, будет вытеснять эти невидимые мелочи из твоей головы, пытаться залить их водой, вырастить там морскую траву. Понимаешь? Но не забывай, что они есть. Ни на минуту не забывай.
В дверь истерично колотят и женщина вздрагивает.
Она договаривает уже скороговоркой, перехватывая одно слово за другим, и швыряя в него, как будто снежки; Кирилл едва успевает их ловить.
- Сейчас ты поймёшь, что твои родители состоят не только из зелёной воды. В них есть то же, что есть в тебе, просто оно уже погрузилось настолько глубоко в ил, что так сразу не заметишь. Каждый день вспоминай, что это есть в каждом человеке, и не на секунду не забывай, что оно есть в тебе.
Сигарета описывает в полутьме яркую дугу, рассыпает искры в углу. Тётя кричит:
- Открыто! Дёргайте дверь сильнее.
Тотчас слышится топот. В проёме родители застревают, пытаясь протиснуться сюда одновременно, а потом мир вдруг исчезает.
- Вы похитили моего ребёнка! – вопит мама где-то над головой, Кирилл вдыхает запах её кофты, пытается зарыться ещё глубже носом в живот. Ноздри щекочет пряжа, но мальчику всё равно.
Там какая-то перебранка, но слишком вялая. Как будто где-то перелаиваются собаки, и на них совершенно не обращаешь внимания.
- Милый мой, - всхлипывает мама, утыкается ему в макушку влажным носом.
Кирилл изворачивается, поднимает голову, так, что свитер теперь колет ему подбородок. Заглядывает ей в глаза, и больше не видит там ни зелени, ни рыбок. Обыкновенные испуганные глаза, карие, как два закатных солнышка, и влажные, словно их только что намочило дождём. Волна облегчения накрывает его подобно пуховому одеялу, и он снова утыкается носом ей в живот. В глазах влага, на губах застывает соль, и он понимает, что разрыдался. Как маленький.
Потом, правда, Кирилл слышит голос рыжей тёти, хруст льда в нём.
- Ещё раз говорю вам: он заблудился. Я нашла его в парке. Не мог толком объяснить, где его дом. Естественно, я взяла его к себе.
- Мы вызываем милицию, - говорит папа тяжело. Кирилл не видит его глаз, но знает, что рыбки ушли и из них. Представляет себе, каким бешеным огнём они сейчас пылают. Это очень страшно, но, тем не менее, приятно. Он хочет сказать папе, что на рыжую тётю не надо орать, что она никакая не ведьма, и очень даже хорошая, но все слова куда-то подевались. – Ты, тварь, слышишь, мы вызываем милицию.
Женщина сбавляет тон, но в голосе у неё такая твёрдость, как в камнях у реки.
- Послушайте. Ребёнок сейчас очень напуган. По-моему ему не помешает провести время с вами двумя, и милиция, которая станет его допрашивать, будет очень некстати. Представьте, как они будут копаться у него в голове… спрашивать снова и снова – эта тётя украла тебя, или нет? А он будет плакать, и повторять снова и снова, что нет…
- Мы вызываем… - повторяет папа из чистого упрямства, но уверенности в его голосе поубавилось.
- Не надо. Отстань от неё, Саша! – в голосе мамы, как рыба на крючке, бьётся паника.
- Ладно, - бурчит папа. Кирилл чувствует на голове его тёплую руку. – Но если ты хотя бы ещё раз приблизишься к нашему ребёнку, или к какому-нибудь ребёнку ещё…
- Не волнуйтесь, - яд в голосе женщины внезапно сменяется деловым тоном. Как будто одну яркую картинку сменяют другой. - Вы закрываете на ночь окна?
- Нет, - отвечает мама. - О господи, сейчас нет. Жарко же…
- Наверное, спросонья вывалился в окно. С ними такое бывает, проснутся почему-то, и куда-то идут. Деловые. В таком возрасте они ещё не совсем отличают сон от яви – особенно если только что проснулись. Закрывайте окошко, оставляйте только форточку. И приглядывайте за ним. Он славный малыш.
- Идём, - бурчит папа.
Кирилл идёт, не отрывая зарёванное лицо от маминой кофты, идёт вслепую, ощущая под ногами начала скользкий линолеум, потом траву и кочки, а потом земля проваливается куда-то вниз, и вот уже он на шее у папы.
- Если хочешь, я тебе спою, - говорит Друг. Кирилл про него совсем забыл, один проводок болтается где-то внизу, другой по-прежнему в ухе, и голос Друга звучит совсем тихо.
- Да, - мычит Кирилл. Зарёванное лицо обдувает тёплый ночной ветер, шевелит волосы, а вокруг жужжат насекомые.
Что-то щёлкает там, в ушах, сквозь странный шум к сердцу поднимается музыка. Он уже слышал такую раньше – папа включает её иногда после работы. Рваный электрический шум карябает уши, но вот голос Друга, мощный, он с упоением выживает из себя чужие, незнакомые слова. В этот раз он звучит в записи, и Кирюша вдруг понимает, что разговаривать с Другом, как прежде, он уже не будет никогда. Этот голос пропадёт, как пропадёт постепенно дар видеть Ночников, слушать голоса снега и разговаривать с камнями.
Но он будет помнить, как говорила ему рыжая тётя. Он будет помнить обо всём этом.
И Кирилл закрывает глаза, позволяет мерным покачиваниям отцовских плеч и музыке утащить его прочь.
(С) Дмитрий Ахметшин.
Апрель 2011 г.
Из подкроватя Кирилл умеет выныривать сам – всё-таки достаточно большой. Это очень приятное место. Это был «дом», в том смысле, в котором это слово говорят Большиши – с теплотой и каким-то облегчением в голосе. Его дом. Когда он удостоверится, что все эти беспечные Большиши уже мерно дышат в своих кроватях, он погружал руки подподушку, и просачивался через многочисленные упругие поверхности в тёплую темноту.
Там был его мир. Он мог возводить из неё песочные замки, населять их говорящими жабами и Большишами размером с ладошку. Выжимал облака, и пускал в получившихся лужах линкоры и огромные парусные фрегаты.
Сейчас он вынырнул не просто так – маленькие люди вообще очень мало что делают без причины. Это Большиши всегда бестолково толпятся, громко разговаривают, зачем-то плачут или смеются над какими-то серьёзными, совсем не смешными вещами. Сам Кирилл смеялся над тем, над чем нужно – над всякими глупостями, пусть и глупыми, зато по-настоящему смешными. Поэтому он и прозвал дядь и тёть самым глупым прозвищем на свете.
Ему нужно хорошенько подумать. О папе и о маме, и о той грозовой туче, что нависла над их домом.
Потолок раскачивается над ним, и Кирилл карандашом воображения рисует на нём события вчерашнего вечера.
Его рано отправили спать, плотно затворили дверь в комнату, но Кирилл не закрывал глаз. Смотрел на другой конец комнаты, где на спинке кресла сидела тень вороны. Плоская, как будто вырезанная из картона, – какой и должна быть тень. Но между тем сама птица давно уже улетела, а тень вот осталась, как никогда чёткая в рассеянном свете фонарей за окошком. Иногда она переступает лапами, а вот длинный клюв скользнул вниз и принялся тереться об обивку кресла. Наверное, утром там будет дырка и торчащий пух, за который мама будет хмуро отчитывать его, Кирилла. Ни за что не поверит, что сделала это воронья тень.
Тени часто путешествуют без своих хозяев, но Большиши почему-то об этом не знают. Не замечают, что ясным днём можно насчитать куда больше теней, чем тех, кто их отбрасывает. Иногда случаются очень смешные вещи: например, в разгар лета по раскалённому асфальту вдруг начинают кружиться тёмные комочки – не сразу в них узнаёшь тень пурги, когда снег набивается в капюшон и за воротник, и стоит открыть рот, как он тоже будет полон снега…
Разглядывая воронью тень, Кирюша пытается отвлечься от скандала на кухне. Медленно, болезненно страшные звуки угасают, ощущение такое, как будто вытаскиваешь из-под ногтя колючку. Сначала очень больно, а потом приходит облегчение, и только ноет ранка.
Какое-то время слышно только, как папа недовольно ходит туда и сюда.
Кирилл слышал, как позже пришла мама. Шелохнулась дверь, пропуская жидкий свет из коридора, и там обозначился знакомый силуэт. Опускается на краешек кресла, скрипит обивка, и тень вороны взмахивает крыльями, чтобы раствориться среди других теней.
Мама купает лицо в ладонях, плечи вздрагивают, и Кирюша чувствует солёный запах слёз. Он притворяется, что спит, плавает на подушке, как будто на облаке, пытается заставить своё дыхание работать свободно и ровно.
Она уже успокаивается. Всхлипывает довольно громко, тут же поворачивается – разбудила, или нет?.. От лица тянет холодом, губы поджаты, подбородок больше не дрожит, твёрдый, как камень. Она в ярости, и лучше бы сын спал. Если он не спит и увидит её такой, придётся несладко. Не сегодня. Сейчас она ему скажет: «Ты чего не спишь, мелкий? Давай-ка, закрывай глаза», но завтра напоминать об этом его ночном промахе будет каждый жест, полный злости и презрения. Поэтому лучше бы он спал. И Кирилл изо всех сил вжимается в подушку, старается превратиться в маленькое чернильное пятнышко, поскорее провалиться в подкровать. Кажется, что в сторону окна дует холодный зимний ветер, Кирилл хочет натянуть на голову одеяло, но боится пошевелиться. Половина минуты пролетает мимо него долгими, трепыхающимися, как падающие из гнезда птенцы, секундами.
Сквозь приспущенные веки он смотрит на её глаза. Но вместо глаз - только чёрные провалы, как бы отделённая от мира хрупкой роговицей морская бездна.
Эту бездну он начал видеть в глазах всех Большишей некоторое время назад. Тогда Кирилл смотрел с мамой кино про то, что происходит на дне озера, а потом поднял голову и увидел это же всё в её глазах. Он жутко перепугался.
Родители ходят вокруг с пустыми глазами, в глазах вместо белков и зрачков зелёные водоросли и стайки мелких рыбок. У стариков на скамейках, у водителей трамваев – у всех один и тот же пустой взгляд. Как будто море взяли и разлили по человеческим головам. Только у малышей взгляд самый нормальный. Кирилл не знает, видят ли они то, что видит он, но вид у многих малышей всегда весьма обескураженный.
Мама встаёт, белые ладони скользят по одежде, поправляя непорядок, и Кирилл слышит, как плещется у неё в голове вода. Давит с той стороны на пустые глаза. На ней длинная домашняя юбка и рубашка, на груди сминается складками фартук. Наверное, готовила что-то для него на завтрак. Она терпеть не может рано вставать и готовить что-то с утра. Способна только на то, чтобы налить себе кофе, и поставить то, что приготовлено загодя, в микроволновку.
Снова приоткрывается дверь, сквознячок шевелит на голове Кирюши волосы. Исчезла. Квартира утихает, и медленно, как будто большая глыба, накатывает сон.
И вот теперь он выныривает обратно, к спящему миру, чтобы хорошенько подумать. Размышляет о больших людях, о Большишах, таинственных существах, среди которых приходится жить.
Большиши окружают себя мёртвыми предметами. Наверное, им нравится, когда вокруг тишина. Но как же это скучно! Камень у озера лижет руку влажным языком, и Кирилл, жмурясь этим прикосновениям, опирается двумя руками и залезает на него целиком. И мама кричит:
- Ну-ка слезь сейчас же! Ты же испачкаешься.
- Не испачкаюсь, - говорит Кирилл. – Мама, а для чего этот камень здесь лежит? Почему он не уплывёт?
- Что ты там кричишь? Я не знаю. Слезай.
В большинстве своём Большиши, даже папа с мамой, его не понимали. Отделывались скользким и деловым «Я не знаю», или «Что ты там говоришь?», и Кирилл скоро возненавидел эти фразы. Может быть, дело в словах, которые Кирюша цепляет из подкроватя на язык, как на рыболовный крючок. О, там их полно, самых разных слов, и Кирилл набирал их полные карманы. Только вот понимали их отнюдь не все.
Всё прекрасное для этих людей сводится к мимолётному, как к движущимся картинкам на экране телевизора. Они обсуждали эту пустоту, спорили из-за неё, ссорились. Между мамой и папой на пустом месте вспыхивал огонь раздора, и хрупкий мир лопался, как мыльный пузырь. Пространство вокруг становилось плотным и колючим, как будто бы Кирилла закутывали в одеяло колючей стороной. Мамин голос поднимался и вторил визгу электрической пилы в соседском дворе, папа говорил резко, слова, как большие шмели, вылетали из его рта и жалили всё подряд. Рыбки у них в глазах пугались и уплывали в темноту.
Кирюша бежал к маме, забирался к ней но коленки её внезапно оказывались острыми, а для него не находилось ни одного мягкого слова. Тогда единственным спасительным местом оставалось пространство под кроватью в его комнате, где Кирилл скрючивался, обнимал руками колени, и слушал, как на кухне или в другой комнате бушует гроза. Они закрывали дверь, но он всё равно прекрасно слышал. Стёкла звенели в тон их воплям, и звон этот походил на тонкое хихиканье, а в форточку врывались и катали по полу предметы и катышки пыли какие-то дымящиеся существа. Сосед, проходя мимо окна, горланил жуткую песню – он появлялся всегда в одно и то же время, когда мама и папа ссорились. Может быть, он шёл за дымными тварями, а может, этих дымных тварей выпускала его электрическая машина, сестра которой жила у мамы в горле и в коленках.
Потом всё успокаивалось. До следующего раза.
Кирилл спускает с кровати ноги, пол приятно холодит пятки. Одежда висит на спинке стула, штаны и майка, которые мама приготовила ему на утро. А одежда сейчас нужна – он собирается наружу. К Ведьме.
Ведьма эта выглядит совсем не по-ведьмински. Ну, то есть она не старая. И волосы у неё из носу не торчат, хотя Кирилл близко не видел.
Ведьма живёт за парком, в старом, поросшем смородиной деревянном доме с мансардой. Они с мамой часто встречают её в этом парке. Иногда одну, иногда с какими-то другими ребятами.
- Ну и мода пошла, - морщится мама, и пихает папу локтем под рёбра. – У молодёжи. Не, ну ты смотри, как одеты! Что это? Всё висит, крашеная, мымра какая-то…
Отец гогочет. Наклоняется, и говорит Кирюше на ухо:
- Видишь? Тётя ведьма!
- Ну, может и не ведьма, - с сомнением говорит мама. – Не наговаривай на людей. Мало ли, кто как будет одеваться, когда он вырастет.
Но Кирилл уже не слушает. Он заворожено смотрит вслед женщине, разглядывает короткую стрижку и крашеные в красный волосы, из-за чего она похожа на клубничное мороженое. На ней красная курточка, рваные на коленках джинсы, босые ноги с ярко-красными ногтями пританцовывают на тёплом асфальте. Кирилл не может представить, чтобы кто-то ходил босиком на улице. У папы красивые белые кроссовки, и ещё туфли, которые он регулярно натирает какой-то чёрной штукой. У мамы босоножки и туфли… Кириллу даже дома ходить босиком не всегда разрешают! А ведь это так здорово! Наверняка у этой тёти нет строгой мамы…
Кирилл заглядывает в ее глаза и не видит там ни рыб, ни зеленых водорослей. Зрачки, яркие, цветом напоминающие свежую траву или мокрую после дождя землю. Кирилл силится понять, почему у всех взрослых глаза пустые, а у неё – полные какого-то восторга. Даже походка не как у всех, такая, как будто эта тётя вот-вот оторвётся от земли и упорхнёт.
- Ведьма, - зачарованно повторяет Кирилл.
После ночного скандала всё вокруг ещё пропитано склизким холодом, нервно подёргивающимися тенями. Кирилл вязнет во всём этом, как муха в варенье. Раздвигает руками воздух, за дверью тёмный коридор, похожий на глотку чудовища. После ночного скандала всё вокруг ещё пропитано склизким холодом, нервно подёргивающимися тенями. Кирилл двигается во всём этом, как муха в варенье. Раздвигает руками сухой воздух, за дверью тёмный коридор, похожий на глотку чудовища. Как всегда сереет на вешалке папина куртка, почему-то очень страшная без хозяина. Папа спит, свет на кухне не горит, хотя остро пахнет сигаретами. В щели под дверью родителей запах курева и пропитанный руганью, словно кровью, воздух мешаются в густой кисель.
С сандалетами в руках Кирилл возвращается в комнату. Под кроватью, там, где смыкаются сон и явь в тёмном водовороте, двигается одно из сегодняшних его созданий. Увидев, что Кирюша обратил на него внимание, прекращает возится и впирает жёлтые глаза со звёздочками зрачков. Наяву Кирилл немного их боится, но они всегда его узнают.
Он поманил создание.
- Пойдёшь за мной. Будешь меня охранять. Хорошо, Ночник?
«Ночников» хорошо видно, если проснуться среди ночи. Они возятся под кроватью, иногда перебегают в тень под столом. Или ползают по карликовой пальме в горшке. Днём они тают до внезапных звуков, до прикосновений к волосам, к затылку или тыльной стороне рук, и следуют за ним до следующей ночи.
Ноги влезают в сандалии, Кирилл идёт к окну, а позади, зашуршав сползшей на пол простынёй, из-под лежанки выбирается Ночник.
Всю первую половину ночи ему снились лисы, и Кирилл совершенно не удивляется, увидев под простынёй длинную любопытную мордочку. Выбравшись, лиса тут же поднимается на задние лапы, и становится ростом с Кирилла. Совсем маленькая лисичка.
Этот Ночник будет теперь ходить за ним попятам, и когда Кирилл снова нырнёт в постель, чтобы просочиться в свой диковинный мир, Ночник нырнёт следом. Он сам здесь всего лишь движение воздуха, клок тумана, и Большиши его вряд ли заметят, если увидят. Кирилл, откровенно говоря, сам не знал, сможет ли Ночник ему по-настоящему помочь, если мальчик попадёт в беду, или же он годится только для игр. Просто одному идти немножечко страшно.
У Большишей тоже бывают Ночники. У мамы и папы их не было – Кирилл много раз видел, как они спали. Они не проваливались в подкровать, а словно бы оставались парить над ней, на границе между светом, и тем состоянием, когда его нет. Но у других людей они были. В начале лета, когда они с мамой и папой садились в поезд, и ехали на море, он вдоволь насмотрелся на спящих дядь и тёть. Их Ночники сворачиваются в ушной раковине, или глубоко во рту, выгоняемые дыханием наружу, но вновь и вновь заползающие внутрь. Похожие на безглазых червяков, тех, что можно накопать в земле после дождика.
Днём он часто встречал на улице других детей. В доме напротив жила Лиза, один мальчик, Кирилл не знал, как его зовут, жил в конце улицы, и его вывозили на прогулку в коляске. Серёжка жил где-то, как он говорил, где стояли пожарные машинки, но Кирилл ни разу там не был. Наверное, не очень далеко. Серёжка совсем неплохой, всё время таскал с собой большой жёлтый экскаватор и давал им поиграть. Он уже большой, глаза внимательные, цепкие, но вот Ночника у него Кирилл ни разу не видел. А когда спросил, Серёжка поднял руку и постучал кулачком по лбу Кирилла.
- Ты чего. Не придумывай. Этих нету. Давай лучше играть в мою машину…
Но глаза у него ещё на месте. Никаких рыбок. Зато у всех родителей, которые выводили своих детей в сквер, и у Серёжкиной бабушки - пустые и поросшие водорослями.
У Лизы, например, ночник был. С Кирюшей она не заговаривала – стеснялась, хотя их мамы постоянно болтали о каких-то пустых делах. Только поглядывала на него, смущённо пряча глаза. За ней всё время ковылял каменный великан с добрым лицом. Его голова раскачивалась где-то над кронами деревьев, руки едва не задевали натянутые по столбам провода. Когда он шёл через сквер за своей хозяйкой, вокруг с щебетанием кружились стаи воробьёв, а собаки, поджав хвосты, отползали прочь.
Кирилла очень интересовало, как такой ночник помещается под кроватью, и почему Лизе всегда снится только он, но подойти к ней и заговорить у него так и не хватило духу.
Уже возле подоконника Кирилл вспомнил про Друга, ещё одного своего постоянного дневного компаньона. Из-под стола появляется тайная шкатулка, коробка из-под железной дороги, где мальчик хранит все свои сокровища. Достаёт оттуда Друга-из-музыкальной-коробочки. Пальцы шарят по гладкой поверхности, кнопочка нажимается с некоторым усилием, и одна грань коробочки расцвечивается синим и зелёным огоньками. Наушники тонут в ушах. Провод слишком длинный, и он пытается его скомкать и запихать вместе с коробочкой в карман штанов. Полностью не получается, не хватает терпения, этот провод путается и постоянно лезет наружу, как будто бы живой, и Кирюша оставляет всё как есть. Под ногами не болтается, и ладно.
- Эй, - звучит в ушах хриплый голос. – Опять ты что-то задумал, недоносок мелкий.
Он умный, и сыпет постоянно какими-то диковинными словами. И вовсе не злой, хоть голос у него грубый.
Кирилл лезет в карман посмотреть, какое у Друга настроение. Впрочем, так сразу никогда не понятно. Он улыбается тебе нарисованной там точками улыбкой. Или напротив, хмурился. Глаза тоже точками, ушей нет совсем, однако Друг слышит и понимает абсолютно всё.
Они познакомились несколько дней назад, совершенно случайно. Кирилл просто сунул в уши наушники-пуговки – как это делал папа – и стал тыкать кнопки рядом с экраном.
- Саня! Он схватил твой плеер, - кричала мама, - сейчас пока нюхает, но думаю, скоро начнёт пробовать на зуб.
- Так встань и отбери.
- Что это? – заворожено спрашивает Кирюша.
- Мне некогда, - информирует отца мама. – У меня кино. Оторвись от своего пива и отбери сам.
- Пускай играется, - немного подумав, ворчит папа. – Только следи, чтобы не проглотил наушники…
- Что это? – повторяет Кирилл, но снова его вопрос остаётся без ответа. Мама занята телевизором, рыбки в её глазах бестолково тычутся друг другу в морды.
- Это я, - сказали в ушах с некоторым сомнением. – Положи на место. Или и ты тоже ничерта меня не слышишь?
Голос глубокий, и звучит как будто из радиоприёмника. Немного ворчливый. Голос, как у больших дядь, только Кирилл всё-всё понимает.
- Слышу, - зачарованно лопочет малыш.
- Там есть какая-нибудь музыка? - снова заводится мама. Мама у Кирилла красивая, и вкусно пахнет, но голос у неё иногда похож на жужжание пчелы. - Включил бы ребёнку, пускай потанцует. Что у тебя там?
Папа отвечает. Для Кирюши название звучит сущей абракадаброй.
- А, - мама косится на Кирилла, который сел прямо на пол, и зачарованно разглядывает своё отражение на блестящей поверхности плеера. – Тогда не надо лучше. Зачем ты вообще оставляешь эту дрянь на виду у ребёнка?
Она ещё ворчит для порядка, но вставать лень, и взгляд возвращается к телевизору.
- Клёво, - без особого интереса говорят в наушниках. - А сколько тебе лет?
- Немножко…
Кирилл знает, как показать на пальцах, но сомневается, что новый друг может увидеть то, что он покажет. Поэтому говорит первое, что приходит на ум: - Пидисят…
- Ага. Ровесничек почти. Тебя не отшлёпают за то, что схватил чужие вещи?
- Нет, - Кирилла мучает подозрение, что он ляпнул что-то не то по поводу возраста, и он уточняет: - Я маленький ещё.
- Да ничего. Я тоже не очень-то здоровый лоб. Ты меня ещё перегонишь, я ласты склеил довольно рано.
- Склеил ласты, – повторяет Кирилл, и смеётся. – Дядя, ты что, пингвин? Будем дружить?
- А куда же я денусь? – вздыхает голос. – Тока сныкай меня поглубже, а то батя отнимет...
Он всегда такой. Прямой, хитрый и язвительный, слова с острыми углами. Рассказывает какие-то истории, из которых Кирюша понимает разве что совсем немного, и сам же над ними хохочет. В другой раз говорит о чём-то грустном и мечтает о бутылке какого-то «виски». Кирилл рассказывает о своей семье, о маленьких приятелях, которых он встречает на улице, и Друг, вроде бы, слушает. Только иногда переспрашивает какие-то незначительные, на взгляд Кирилла, вещи. Какая у его мамы грудь. Большая, или так себе. А как она одевается. А может ли он, Кирилл, в силу своего роста, заглядывать под юбки девчонкам…
- Тот мужик, твой батя, похоже, что надо, - однажды замечает он. - Пихал сюда ко мне что-то классное. Металлику. Или Ганзов. Было клёво, кстати, услышать их последний альбом.
- Тебе что? Уже надоели предки? – бурчат в ушах. - Похоже, они и вправду чудовища. Даже я ушёл из дома в шестнадцать, и ни годом раньше.
- Нет.
- Ага. Значит по бабам собрался?
- К ведьме.
- Я и говорю. – усмехается Друг. – Не рановато?
- Уже ночь, - резонно возражает Кирилл.
- Ладно. Давай кроме шуток. На кой она тебе сдалась?
Кирилл не знает, как объяснить. Он говорит:
- Может быть, у неё есть глаза моих мамы и папы. Она же ведьма. Так говорит папа. Может, у неё где-то хранятся их настоящие глаза. Наверное, она их украла, налила через уши воду из озера, и запустила рыбок. И они теперь постоянно кричат друг на друга. Вода булькает, и это мешает им слышать друг друга.
- Эй, - сквозь рваный электрический шум пробивается беспокойство. - Ты хорошо подумал своим фисташковым мозгом? Не знаю, что там за ведьма, но уверен, что глаз твоих родичей у неё нет.
- Нет есть, - поджимает губы Кирилл. Когда надо, он, как и все дети, может быть достаточно упрямым.
- Ну ладно, - сдаётся Друг, хотя в его голосе звучит сомнение. – Может быть. В конце концов, людей в плеерах ведь тоже не бывает?.. И всё равно. Было бы у меня что-то большее, чем голос, я бы тебя хорошенько высек…
Подоконник широкий, можно хоть лежать, хоть сидеть, спустив ноги на ту сторону. Сейчас пластиковые окна приоткрыты, и Кириллу ничего не стоит распахнуть их полностью. Он стоит на подоконнике, дышит полной грудью, глаза купаются в бархатной и немного колючей тьме. Ветви колышутся, и кажется, будто там опустилась на ночлег стая диких гусей. Мимо, натужно жужжа, пролетает огромный ночной жук. Где-то справа над забором парит одинокий квадратик чьего-то окна. Может быть, это окно Лизы. Может, и нет.
Внизу лужайка, смутно вырисовывается отключенный фонтан, лунный свет гуляет по каменной дорожке. Ночь ясная, осколки тёмно-синего неба и звёзды на них похожи на мамины серёжки, и Кирилл пытается представить уши, к которым они подвешены.
Прыгать довольно высоко, и Кирилл опускается на колени, хватается за край подоконника. Мир летит навстречу, и вот он сидит на земле, ошеломлённо вертя головой. Теперь уже обратной дороги нет, но страх куда-то запропастился, и Кирилла больше волнует, что он запачкал землёй штаны… мама будет ругаться.
Отряхивается, выковыривает из-за ремешков сандалий траву. В саду декоративные статуэтки, гномы. Меж двумя березами, настолько изящными и тонкими, что Кирилл всегда поражался, как это они могут таскать на себе эту здоровенную зелёную шапку, примостилась скамейка и столик, за которым любила отдыхать, почитывая книжку, мама.
Ночник взбирается на подоконник следом, когти клацают по дереву, хвост гоняет пылинки и тополиный пух.
Калитку обычно запирают, но Кирилл легко протискивается между прутьями. Вот теперь он действительно в мире, где никогда не показывался один, и, тем более, среди ночи. Старается смотреть во все стороны сразу, воздух в ноздрях колючий от незнакомых запахов, кокон внезапных, как разряды молний, звуков окутывает мальчика и он старается вслушаться по отдельности в каждый. Справа по шоссе нет-нет, да и проедет грузовик – пятна света возникают среди деревьев, степенно приближаются, и, сопровождаемые громким кашлем мотора, исчезают за поворотом. Слева парк с асфальтовыми дорожками и одиноким светлым пятном от фонаря. Сейчас там никого нет, точнее, нет людей, а в душистых кустах шиповника шелестит кто-то, играясь с ягодами, хлопая по ним снизу не то маленькими ладошками, не то носами.
- Мне нужен кто-то, кто будет мне петь песенки, если я заблужусь, - говорит Кирилл. - Ты знаешь какие-нибудь песенки?
- Несколько знаю, - задумчиво говорит Друг. – Можно сказать, раньше петь их было моим основным занятием.
Кирилл идёт в сторону парка. Там, где начинается дорожка, останавливается, чтобы понаблюдать за фонарём.
Вокруг фонарного столба снуют насекомые, летают за лампой в металлической сетке туда и обратно. Он старый, этот столб, но очень любопытный. Днём спит, а ночью просыпается, и ему скучно, поэтому поворачивается на каждый шорох, изгибает шею, чтобы заглянуть за ближайший ствол, иногда почти стелется по земле, как змея, отползает, насколько хватает длины тела.
Кирилл машет ему ладошкой и шагает мимо. Дорожки здесь прямые, поворачивают настолько резко, что порой и не замечаешь; она уже повернула, а ты ещё шагаешь, загребая ногами землю и опавшие листья. Парк вспоминает его, замыкает в свои ладони, обозначая путь серой (белой) асфальтовой лентой и отмечая его скамейками.
На одной из таких скамеек и обнаружился Большиш.
Полы пальто, не смотря на жаркое время, свешиваются почти до земли. Старик поднимает подбородок, нацеливает его, словно ружейную мушку, на мальчика. Волосы и борода его торчат в разные стороны, стянутые сеточкой синих капилляров губы приоткрываются:
- Э!
Кирилл замирает - в глазах у этого старика чёрные дыры, и проскакивает мысль, что зелёная вода и рыбы – это всё хотя бы живое. Он сидит здесь весь грязный, и ночь запустила в него корни, поселила всё самое страшное, что может быть в человеке. В папе такое тоже просыпается, когда он ссорится с мамой, но там только тень того, что Кирилл сейчас видит воочию.
- Эй, парень! Иди-ка сюда.
Поднимается, словно через силу, идёт на согнутых ногах следом.
Кирилл переходит на бег, ему кажется, что мир свистит вокруг ветром, но топот за спиной приближается, костлявые, обтянутые ветхой жёлтой кожей руки тянутся следом. Кирилл уворачивается раз, другой, ухабы под ногами больно бьют в пятки, дыхание позади сиплое, дрожит, как натянутая жилка.
Кирилл сам не заметил, как оказался снова возле фонаря, вроде бежал вперёд, а вернулся почему-то назад. Столб обвивается вокруг, мальчик обхватывает руками неожиданно гибкое тело. Под руками холодное железо, и краска облезает на пальцы серыми струпьями. Фонарь светит на человека в пальто, голова в железной сетке покачивается над его головой, и вокруг кружатся, бестолково молотя крыльями воздух, мотыльки. Человек загораживается от света руками, локти у него острые, как спицы, орёт что-то невразумительное, машет рукавами, заставляя тени под ногами выплясывать диковинный танец, а фонарь наклоняется всё ниже, и вот насекомые уже врезаются бродяге в затылок, падают за воротник.
Чёрное лицо плавает в облаке света, рот приоткрыт и над губой виднеются ржавые огрызки зубов. Он смотрит в лицо фонарю, и фонарь смотрит в него, и лампа то вспыхивает, то угасает. Бродяга пятится, потеряв один ботинок, из карманов валятся мятая сигаретная пачка, корка засохшего хлеба, несколько мятных леденцов, как тропические лягушки, прыгают из-под его ног в траву. Он поворачивается, бежит, размахивая руками, оступается, и продолжает бежать, голося и рассыпая вокруг жидкие, липкие слова.
Кирилл никак не может отдышаться. Что-то тревожно спрашивает в ушах Друг, но он не может ответить. Вопросы проплывают мимо диковинными морскими тварями. Кольца столба на его груди разжимаются, за спиной появляется опора.
- Спасибо, - говорит Кирилл, но Фонарю, похоже, нет никакого дела. Он выпрямляется гордо, мальчик слышит мерное гудение мошкары над головой.
- Я расскажу маме, - радостно, взахлёб обещает Кирилл, - Она принесёт тебе новую лампочку. Две новых лампочки. Всё, что угодно. Она у меня хорошая…
Он смущается, прощается поспешно, и фонарь высокомерно кивает в ответ. Остаётся позади; на этот раз Кирилл осмотрительно идёт не той дорогой, а заросшей тропинкой через мелкую берёзовую поросль. Ветви гладят его по лицу, где-то в переплетении их Кирилл натыкается на пару одичавших кошек. Большие, откормившиеся на мусорных баках и мелких грызунах, они, тем не менее, не стали приближаться к мальчику. Кошки очень хорошо чувствуют Ночников, а его Ночник, изрядно пристыженный тем, что не смог уберечь мальчика от злого человека, теперь следует за ним шаг в шаг. Вокруг папоротник, в который Кирилл местами погружается по самый подбородок, и тогда резные листья щекочут ему шею.
Асфальтовая дорожка вновь серебряной лентой плывёт впереди. Кирилл ступает на неё осторожно, словно это бурная речка, способная сбить с ног и утащить прочь. Над головой висит покусанная луна. До нужного ему дома остаётся совсем немного.
В стороне высятся громады многоэтажек, там много-много окошек и квартир. Какие-то горят, и эти искорки, расцвеченные в цвета штор, в бордовый, синий, иногда жёлтый или зелёный, похожи на крупные звёзды. В этой части парка много скамеек, катаются зелёные пузатые бутылки, там какая-то компания, ещё не дяди и не тёти, но уже далеко не дети, большие, ловкие, как дикие звери, такие же, наверное, как та ведьма, только у этих глаз нет тоже. Кирилл не видит, но он в этом уверен.
Смех звучит резкий, он парит над их головами чёрными крылатыми существами с дымными хвостами. Вот их Кирюша по-настоящему боится. Обходит по широкой дуге, они его не видят, но словно бы чувствуют – поворачивают серые лица, виднеются острые подбородки и торчащие смоляными колючками во все стороны волосы.
Кирилл зажмуривается и превращается в самого незаметного человека. Если хочешь, чтобы тебя не увидели, нужно создать вокруг себя темноту, а проще всего сделать это, опустив веки. Однажды он рассказал этот способ маме, но она посмеялась над ним.
- Если ты хочешь от кого-то спрятаться, - говорит она, - тебе придётся прятаться. Под одеялом, например. Или за деревом. Только не вздумай так прятаться от матери. Мать тебя всё равно найдёт…
Большиши постоянно придумывают для этого мира какие-то сложные правила. А между тем он простой, как коробка с конфетами. И такой же вкусный.
Правда, иногда всё же страшноватый. Вот, например, как сейчас.
Кирилл стоит на месте, изо всех сил жмурясь, и чувствует, как лица одно за другим отворачиваются, чтобы вновь присосаться к пузатым бутылкам, напруженные для прыжка мышцы их вновь растекаются по телу безобидными змейками.
Он боится открыть глаза. Откроешь – они тебя тут же заметят. Вытягивает потную ладошку и находит лапу Ночника. Лисица тащит его через темноту, хвост нервно стегает его по ногам.
Шум, звон стекла и резкие, зычные голоса проплывают мимо огромным чёрным облаком. Кирилл цепляется за лапу уже обеими руками.
Они на полянке перед старым дубом, откуда виден дом ведьмы. Как большая лодка он выплывает из темноты, деревянный на кирпичном фундаменте, покосившийся забор ложится почти под ноги, и Кирилл старается, чтобы ни одна доска не заскрипела под его ногами.
Одно из окон мерцает тусклым красноватым светом. Может быть, варится у неё в котле какое-то варево. Кирилл встаёт на цыпочки, но видит разве что кусочек потолка с гуляющими по нему пятнами света.
Удивительно, но дверь оказывается незапертой. Кончики пальцев достают до ручки, и дверь отворяется с тихим скрипом. Так просто. Ему никогда ещё не встречались люди, не запирающие на ночь двери.
Кирилл делает шаг, прикрывает за собой дверь, и напрягает глаза, пытаясь разглядеть хоть что-то. Из-под второй двери пробивается слабый язычок света. Внизу какая-то обувь, Кирилл запинается об неё, и едва не растягивается на полу.
Теперь как-нибудь пробраться в комнату, либо на кухню, и поискать там…
А потом под потолком зажигается лампочка, и всё тонет в море света. Свет забивает глаза, Кирилл жмурится, и садится прямо на пол.
- Попался, да? – сочувственно говорит Друг.
Она возвышается над ним, удивительно длинная, странно, как не задевает головой лампочку. В шортах и белой майке, волосы растрёпаны по плечам, и кажется, что там, под потолком, парит оранжевый воздушный шарик. В руке сигарета, которую поспешно тушит слюнявыми пальцами и прячет за ухо.
- Так-так. И кто тут у нас.
Голос озадаченный. Низкий; прежде чем вырваться наружу, клокочет и переваливается в горле.
- Простите, - блеет Кирилл.
Не слышит. Руки перелетают от талии к голове и обратно, бормочет растеряно:
- Я думала, у меня завелась крыса. Ну, бродячую кошку я тоже могла предположить, не дом, а сыр. Такой дырявый. Но чтобы здесь завёлся ребёнок!..
Кирилл хочет ещё что-то сказать, но его начинают душить слёзы, пропитали уже все ресницы и мокрыми дорожками чертят по щекам. Размазывает их тыльной стороной ладони.
Тётя хватается за голову.
- Прекрати! Сейчас же прекрати. Я не умею ладить с детьми. Ну как тебя заткнуть-то, а?
Хватает его в охапку, неумело, так, что одной ногой он упирается ей под рёбра, и прихожая куда-то уплывает, её место занимает комната. Очень маленькая, даже меньше той, в которой Кирилл спит, однако вокруг столько интересных предметов что слёзы мигом высыхают.
- У меня здесь были друзья, так что прости за бардак… хотя… перед кем я извиняюсь, - бормочет женщина.
Бросает его в кресло, отдувается, вытирает со лба пот. Всё-таки он достаточно тяжёлый. Сама садится на пол, скрещивает ноги.
Здесь пахнет мандаринами и кофе, свет от нескольких свечей под красными колпачками бродит по расставленным в беспорядке книгам, каким-то хрупким изящным вещам. На подоконнике несколько яблок, на диване раскидана одёжка. Кирилл вдруг думает, что эта тётя, возможно, не такая уж и большая. Просто кажется взрослой. Правда, мамы у неё почему-то нет. Если бы у неё была мама, она бы мигом заставила всё это убрать.
Кирилл вертится, ищет глазами котёл. Даже метлы нету, хотя в углу за кроватью сверкает глянцевыми красными боками пузатый пылесос.
Пока Кирилл размышляет, может ли современная ведьма летать на пылесосе, она нетерпеливо спрашивает:
- Ты что это? Потерялся?
- Не-а… - бормочет Кирилл, и неуютно возится. С каждым движением он увязает в кресле всё сильнее.
- Тогда – что? Не в гости же пришёл?
- В гости.
- Давай, колись. А я пока поставлю чайник. Только вот конфет у меня нет. Кончились.
На спинке кровати висит зонт, и Кирилл вдруг понимает, что он живой. Ручка изгибается, купол шелестит и через складки материала выплывает крошечное сморщенное личико. Глядит с любопытством на Кирилла. Ночник. Кирилл вытягивает шею, пытаясь получше разглядеть существо и зонт хлопает ему своим куполом, как будто крыльями.
Чайник у неё прямо здесь, на полу, и симпатичные белые чашки с синей каёмкой. Чай пахнет ежевикой, колючий запах приятно щекочет ноздри.
Обняв чашку, Кирилл набирается смелости:
- А где у вас котёл?
- Котёл?
- Да. Я думал, вы ведьма…
Женщина обескуражена вопросом. Улыбается, и в уголках губ вспыхивают внезапные веснушки, и ещё веснушки каким-то образом сидят у неё в волосах. Кирилл не может это объяснить – просто видит, как они переливаются на свету.
- Нифига себе. И что же ты хотел от ведьмы?
- Чтобы вы вернули глаза моим папе и маме.
Место улыбки занимает озабоченное выражение.
- А что у них с глазами? Что-то серьёзное?
Кирилл, как может, рассказывает ей о рыбах в глазах Большишей, и между делом думает, что удивительное не в том, что она его понимает. Она его слушает. Слушает, красиво наклонив к плечу голову, так, что рыжие локоны свешиваются прямо на переносицу. Не торопится никуда, слушает не одним ухом, а сразу двумя. И не пытается переделать внутри себя то, что услышала, под какие-то свои каноны. Просто слушает и воспринимает всё как есть. Верит ему на слово.
- У тебя нет этих рыбок, - заканчивает Кирилл. - И ты меня слышишь.
- Есть, - многозначительно говорит женщина, - Просто своих рыбок я держу в другом месте. Не в голове. Знаешь, люблю смотреть на мир чистыми глазами. Эта вода, о которой ты рассказывал… я прекрасно понимаю, о чём ты. Попробую тебе объяснить. Но сначала нужно позвонить твоим родителям. Помнишь номер своего дома?
Кирилл мотает головой.
- Ты из двадцать пятого. Я тебя помню. У твоей мамы такие роскошные волосы, и пальто с кленовыми листьями.
Она роется на полках, коричневая книжка с телефонами раскрывается на нужной странице. Пикает кнопками на трубке. Там не отвечают довольно долго, а когда, наконец, берут трубку, Кирилл понимает, что это папа. Тётя мягко рассказывает о нём, мол, вот, нашёлся, вы не теряли? И на том конце поднимается жгучая волна злобы. Кирилл её чувствует, глубже вжимается в кресло. Женщина терпеливо объясняет, где они могут найти своего сына и отключается.
- Ещё чаю?
Кирилл мотает головой.
- Я думал, может это вы запустили в головы папы и мамы рыбок. Но у вас есть Ночники и теперь я понял, что вы не злая.
- Вот уж спасибо. А кто такие ночники?
- Они приходят из подкроватя. Сначала тебе снятся, а когда ты просыпаешься, они вылазают за тобой следом.
- Правда? И что же они делают?
Тётя задумчиво оглядывается, обшаривает взглядом комнату.
- Я сам точно не знаю. Охраняют, наверное, или как-то помогают. А ещё я люблю с ними играть. А вы о них не знаете?
- Не-а.
Как же так? - думает Кирюша, - Ведь у неё нет рыбок в голове. У неё самый чистый взгляд из всех, что он видел у Большишей.
Она размышляет. Раскачивается из стороны в сторону, ерошит себе волосы.
- Извини, пожалуйста, но я закурю.
Сигареты у неё не как у папы, тоненькие, пахнут вишней. Пальцы плывут ко рту, и на фильтре остаются алые пятна от помады. Кирюше даже нравится этот запах, он кажется не злым, как от папиных сигарет, а просто очень ворчливым. Кирилл выставляет вперёд ладошку, пытается почесать дымного вертляка, и он, ворочая за собой длинный хвост, довольно урчит.
Тётя смотрит на него сквозь облако дыма, голова её кажется солнышком, таким, которое Кирюша видел в деревне над рекой. Тогда стоял туман, и везде, даже между лучами солнца, прятались смешные комки влаги.
- Иногда я их чувствую. Я живу одна, как ты видишь, у меня нету ни мужа, ни мамы с папой. Но я никогда не ощущаю одиночества. За мной словно бы всё время кто-то наблюдает. Иногда с подоконника, иногда из темноты под лестницей. И знаешь, тогда я чувствую себя спокойно, как будто под присмотром. Это очень приятно.
Она улыбается, и дымный вертляк трётся своей серой шёрсткой об её щёку. Зубы у неё красивые, крупные и похожи на маленькие ледышки.
Кирилл важно кивает:
- Такие ночники есть у всех малышей. И почему-то у вас, хотя вы уже большая. Вообще, Большиши, взрослые, много чего не видят. Вертляков они не видят никаких. И апельсиновых искорок. И того, что денежки, которые они кладут в карман, живые и могут разговаривать.
- Меня твой батя так и не услышал, хотя я орал ему в оба уха, - хмуро говорит голос в наушнике.
- Не слышат моего Друга из музыкальной штучки, - послушно прибавляет Кирилл. Медлит секунду, потом приближает к ней лицо и говорит еле слышным шёпотом: - У тебя в волосах запуталось солнце. Только не стряхивай его! Ему нравится в твоих волосах, и оно прячется туда ночью. Оно просило меня не говорить, но я тихо-тихо… и ты сделай вид, что ничего не знаешь.
Она улыбается, многозначительно кивает.
- Знаешь, что я тебе скажу. Сейчас ты видишь все эти чудесные вещи. Но рано или поздно они будут прятаться от тебя всё глубже. Все эти вещи, которые не видят взрослые и видят дети, они будут становиться для тебя всё менее и менее значительными. В твою жизнь ворвётся множество других вещей, будет вытеснять эти невидимые мелочи из твоей головы, пытаться залить их водой, вырастить там морскую траву. Понимаешь? Но не забывай, что они есть. Ни на минуту не забывай.
В дверь истерично колотят и женщина вздрагивает.
Она договаривает уже скороговоркой, перехватывая одно слово за другим, и швыряя в него, как будто снежки; Кирилл едва успевает их ловить.
- Сейчас ты поймёшь, что твои родители состоят не только из зелёной воды. В них есть то же, что есть в тебе, просто оно уже погрузилось настолько глубоко в ил, что так сразу не заметишь. Каждый день вспоминай, что это есть в каждом человеке, и не на секунду не забывай, что оно есть в тебе.
Сигарета описывает в полутьме яркую дугу, рассыпает искры в углу. Тётя кричит:
- Открыто! Дёргайте дверь сильнее.
Тотчас слышится топот. В проёме родители застревают, пытаясь протиснуться сюда одновременно, а потом мир вдруг исчезает.
- Вы похитили моего ребёнка! – вопит мама где-то над головой, Кирилл вдыхает запах её кофты, пытается зарыться ещё глубже носом в живот. Ноздри щекочет пряжа, но мальчику всё равно.
Там какая-то перебранка, но слишком вялая. Как будто где-то перелаиваются собаки, и на них совершенно не обращаешь внимания.
- Милый мой, - всхлипывает мама, утыкается ему в макушку влажным носом.
Кирилл изворачивается, поднимает голову, так, что свитер теперь колет ему подбородок. Заглядывает ей в глаза, и больше не видит там ни зелени, ни рыбок. Обыкновенные испуганные глаза, карие, как два закатных солнышка, и влажные, словно их только что намочило дождём. Волна облегчения накрывает его подобно пуховому одеялу, и он снова утыкается носом ей в живот. В глазах влага, на губах застывает соль, и он понимает, что разрыдался. Как маленький.
Потом, правда, Кирилл слышит голос рыжей тёти, хруст льда в нём.
- Ещё раз говорю вам: он заблудился. Я нашла его в парке. Не мог толком объяснить, где его дом. Естественно, я взяла его к себе.
- Мы вызываем милицию, - говорит папа тяжело. Кирилл не видит его глаз, но знает, что рыбки ушли и из них. Представляет себе, каким бешеным огнём они сейчас пылают. Это очень страшно, но, тем не менее, приятно. Он хочет сказать папе, что на рыжую тётю не надо орать, что она никакая не ведьма, и очень даже хорошая, но все слова куда-то подевались. – Ты, тварь, слышишь, мы вызываем милицию.
Женщина сбавляет тон, но в голосе у неё такая твёрдость, как в камнях у реки.
- Послушайте. Ребёнок сейчас очень напуган. По-моему ему не помешает провести время с вами двумя, и милиция, которая станет его допрашивать, будет очень некстати. Представьте, как они будут копаться у него в голове… спрашивать снова и снова – эта тётя украла тебя, или нет? А он будет плакать, и повторять снова и снова, что нет…
- Мы вызываем… - повторяет папа из чистого упрямства, но уверенности в его голосе поубавилось.
- Не надо. Отстань от неё, Саша! – в голосе мамы, как рыба на крючке, бьётся паника.
- Ладно, - бурчит папа. Кирилл чувствует на голове его тёплую руку. – Но если ты хотя бы ещё раз приблизишься к нашему ребёнку, или к какому-нибудь ребёнку ещё…
- Не волнуйтесь, - яд в голосе женщины внезапно сменяется деловым тоном. Как будто одну яркую картинку сменяют другой. - Вы закрываете на ночь окна?
- Нет, - отвечает мама. - О господи, сейчас нет. Жарко же…
- Наверное, спросонья вывалился в окно. С ними такое бывает, проснутся почему-то, и куда-то идут. Деловые. В таком возрасте они ещё не совсем отличают сон от яви – особенно если только что проснулись. Закрывайте окошко, оставляйте только форточку. И приглядывайте за ним. Он славный малыш.
- Идём, - бурчит папа.
Кирилл идёт, не отрывая зарёванное лицо от маминой кофты, идёт вслепую, ощущая под ногами начала скользкий линолеум, потом траву и кочки, а потом земля проваливается куда-то вниз, и вот уже он на шее у папы.
- Если хочешь, я тебе спою, - говорит Друг. Кирилл про него совсем забыл, один проводок болтается где-то внизу, другой по-прежнему в ухе, и голос Друга звучит совсем тихо.
- Да, - мычит Кирилл. Зарёванное лицо обдувает тёплый ночной ветер, шевелит волосы, а вокруг жужжат насекомые.
Что-то щёлкает там, в ушах, сквозь странный шум к сердцу поднимается музыка. Он уже слышал такую раньше – папа включает её иногда после работы. Рваный электрический шум карябает уши, но вот голос Друга, мощный, он с упоением выживает из себя чужие, незнакомые слова. В этот раз он звучит в записи, и Кирюша вдруг понимает, что разговаривать с Другом, как прежде, он уже не будет никогда. Этот голос пропадёт, как пропадёт постепенно дар видеть Ночников, слушать голоса снега и разговаривать с камнями.
Но он будет помнить, как говорила ему рыжая тётя. Он будет помнить обо всём этом.
И Кирилл закрывает глаза, позволяет мерным покачиваниям отцовских плеч и музыке утащить его прочь.
(С) Дмитрий Ахметшин.
Апрель 2011 г.
Обсуждения Ночники