Удушливый

Твои прекрасные черты
Давно меня очаровали,
A бесподобные стихи
Мне спать ночами не давали.
Тебя я вижу, как во сне,
Тобою брежу и страдаю,
И как полночную звезду
На черном небе я ищу
Твою волшебную красу
И радость встречи предвкушаю!

Но далеко ты, как на зло,
В стремленьи отыскать любовь и нежность
Меняешь города, и имена,
И фотографии, где ты была мне так родна,
Когда смотрел я на тебя,
Kружилась от чего- то голова,
Я ощущал любви безбрежность.

Но все равно тебя я вижу...

Как теряют любимых, не надо
Повторять, это так знакомо ...
Вроде двери родного дома,
А скрипят, аж с души воротит,
Стонут будто ворота ада,
Как резина на повороте.

Так любимая обессилев
От житейских забот и тягот,
От завистливых липких взглядов,
От докучливой жизни прозы
Выбор делает или-или
Да не в нашу, приятель, пользу.

Вроде мир распахнулся настежь,
А удушливо как в подвале…
Словно крылья пообкорнали.
И взлетая бочком, неровно
Рвешься вверх, а выходит навзничь...

Заснеженный пейзаж глубок и чист –
зима дисциплинирует природу.
Ни звука. С колченогой каланчи,
превозмогая утреннюю одурь,
продрогший ворон, словно в тьму времён,
куда-то в небо целит цепким оком –
Лаокоон, застывший над потоком
событий, что во тьме почуял он?

И город, в струнку вытянувшись весь,
стоит – сосредоточенный и строгий,
как будто ждёт решительную весть.
Он помнит всё – мясистый запах оргий,
вкус ветреной свободы, зычный зов
слепого естества, имперский...

Где счастья ласковый предмет?
Где жизни радость и подарки?
А может, счастья вовсе нет
Или живут лишь олигархи?
Или рассветы не для тех,
Кто просыпается насилу,
Трудясь отнюдь не для утех,
Не для того, чтоб жить красиво?

Кто зарабатывает горб —
Тому не до рассветов ясных,
Как тем, кого поклали в гроб,
Кто жил и веровал напрасно.
Из гроба неба не видать,
Кто спину гнёт — не видит тоже!
Кому-то золото опять,
Кому-то новые калоши.

Восстань же, русский человек!
Сражайся с...

...Тихий шлепок и -
здравствуйте! -крик будто обухом.
--Девочка!!!
--Дайте воздуха!

Здравствуй планета! - празднуйте! -
В белом с печатью кулёчке
звонко пищала дочка.

И понеслось, завертелось:
дни и пелёнки - ворохом.
Плакалось вновь и болелось.
Жизнь как бессрочный пост.

Выдохнешь ночью – воздуха!
Воздуха, дайте воздуха!
Где ты беспечность? – SOS!

Форточки настежь открыты –
ВСЁ – чтоб тебе уснуть!
Завтра по новой орбите
будет идти твой путь

правильный, точный до...

Смейся от радости захватывающей и накрывающей волной,
Смейся от счастья мимолетного и редкого,
Смейся от смеха, от улыбок вокруг,
Смейся смотря на солнце, от того, что он сегодня есть,
Смейся от боли, от удушливой обиды,
Смейся от слез, льющихся без остановки,
Смейся от тошнотворного привкуса вранья,
Смейся от предательств, Смейся¬ от боли,
Смейся всегда, на зло врагам и вопреки всему

Цветы набухли терпким ядом.
Дымится кашкою сирень.
С удушливым в бутонах садом
связал я жизнь, увязнув в ней.

Жужжат назойливые мухи,
испив нектар, кружатся вниз,
вьюны ко свету тянут руки
стеблей, опершись о карниз.

В саду ослаблены причины,
сгнила оследственная связь,
корней невидимых пружины
уходят в глыбь, в навоз и грязь.

Чтоб выползть далеко за садом,
где за оградой – речки стынь,
чтоб пропитать зловонным ядом
ещё здоровую полынь.

Доколе знать бы мне ребёнком...

Тишина выходит из тени, тишина моих слов, бессвязных лучей
заходящего солнца. Лунного крика овал – ночная аэрография –
мертвенной желтизной выливается в автоматический ритм письма. Воск свечей –
запах удушливых нот –
плавится смертью огня
в янтарно-кофейном брожении.
Томас Стернз Элиот
говорил – каждое стихотворение есть эпитафия –
но для меня –
свидетельство о рождении;
сладость бега без ориентиров по музыкальным дорожкам иллюзорного
каталога звезд; зона
повышенного возбуждения...

Когда вокруг позор и мрак,
Когда удушливо-темно,
Когда владеет нами враг
И счастья в жизни не дано,

Для нас, стремящихся постичь
Смысл жизни, тайны бытия,
С самих Небес ниспослан клич
В эпоху боли и вранья:

«Крепитесь, Божии сыны,
Земной судьбины не кляня.
Вы на мгновенье рождены,
Как искры Божьего огня.

Те искры породят костёр,
И в пепел обратится зло.
Ваш жар и светел, и остёр,
И Небесам от вас тепло».

Свинцовой ночи сон под тополиной ватой.
Июньский бред удушливой зари
сквозь окрик ядовитый горизонта.

Танцующее пламя твоих глаз
и облако прикосновений ветра.
Рассеянная тина занавесок
отбросит тень на наготу алмаза.

И свет умрет, растаяв поцелуем,
и свет уступит продолженью ночи,
и ночь рассвет окрасит в черный бархат,
когда хрусталь росы слезой нальется,
когда листва научится любить.