Кинжал

Твой взгляд как кинжал.
Изумрудное жало.
Любовь между мной
И тобой пробежала.
Вот сдавит сильней,
Вот отпустит немножко.
Любовь между нами
Как черная кошка.
Вот искры из глаз,
Вот скребется когтями.
Как черная кошка
Любовь между нами.
Как буря, как шквал,
Как тайфун, как цунами,
Как черная кошка
Любовь между нами.

Как мчит за воришкой возмездье,
За лидером – цепь бегунов,
За ночью влюблённых – созвездья,
За властью – Борис Годунов,

Как кровь обнимает пунцово
Вонзившийся в тело кинжал,
Как речка за Колей Рубцовым
Бежала, когда уезжал,

Как листья бегут за колёсами,
Как пёс за хозяйкой бежит,
Так время хладеющей осени
За мной моей тенью спешит…

2004г.

Усталые веки поднимет на небо,
справляясь у Бога, как жить одному?
ответом последует гром вблизи где-то
и капля дождя сольется в слезу.

Бродя, среди прошлого дивных развалин,
пытаясь найти то, что там потерял.
когда-то он в душу был сильно изранен,
теперь ищет там тот самый кинжал.

Вот снова идет по широкой дороге,
пытается слиться со мраком ночи,
а матери сердце забьется в тревоге
но он потерял от дома ключи......

Судьи - это наше отражение,
И не мне блюстителей судить,
Потому с особым уважением
Буду о Самсоне говорить.

Человек, похожий на Скуратова*,
На Самсона (впрочем, я о чём?)
Мылся в бане, где неоднократно он
Был замечен, но не уличён.

С женским полом поведенья лёгкого
Своё время в термах проводил,
Наигравшись с этими плутовками,
Он честной народ потом судил,

К делу подходил с руками чистыми,
Нуждами живя простых людей.
Ритуалы банные с девицами...

Все думали, что вы меня слепили
Из снега, что украсил город наш,
Себя своим искусством ослепили,
Придёт весна, исчезнет Ваш мираж!

Она пришла, дождь выкосил сугробы,
Но я остался, Ваше, взяв тепло,
Весь в серебре, старинной высшей пробы,
О, сколько же столетий утекло!

От берега, толкнувшись на стремнину,
Страдая от рутины и молвы,
Я больше Вас родная не покину,
Плывём туда, к чему стремились Вы!

На Остров снов цветных, любви и веры,
Где Моцарт, а не злато правит...

…Видел и я, как однажды мой город сожжён был.
Тихим декабрьским вечером энного дня
Люди чужие вели на убой «обожжённых»
(так называли мы тех, кто сбежал от огня).

Шли, спотыкаясь и падая, снова вставая,
Прежние братья, соседи, родные, друзья…
Шёл я последним, глаза ото всех закрывая,
Но и последним назвать меня было нельзя.

Сколько таких, одураченных «честью и славой»?
Сколько таких, одурманенных вкусом вина?
Сладкой надеждой на то, что под этой державой
Мы заживём, как должны...

Да будь ты проклята, война,
Горгульи порожденье!
Уродливы, как ты сама
Глаз диких наважденья:
В них всё не так, как быть должно,
В них дети - не играют,
Не в декорациях кино
Они себя взрывают.
В них кукла может миной стать,
Конфета - граммом яда,
А мать - ребеночку под стать -
Смертельная гирлянда

Девчонки, школьницы почти,
Наносят макияж,
Который должен жизнь спасти,
А не вводить в мандраж,
Не привлекать к себе парней,
Которые здесь, рядом;
Чтоб тенью стать для пуль, ножей...

Поле гудит, на доспехах потёками кровь
Врага!
Медленно, словно во сне, он вонзает кинжал
В лицо!
Кто-то, упав на колени, возносит молитвы
Богам!
Там, без надежды спастись, кто-то бьётся, зажат
В кольцо!

Меч занесён и налитые кровью глаза
Пусты!
Жаждой желания жить перекошенный рот
Эй, вперёд!
Шпоры - в подпругу, бросок, и вот тело летит
В кусты!
Меркнет рассвет, но его не унять,
Он всё бьёт и бьёт...

Как получилось, что жизнь твоя стала не больше,
чем бой?!
Сердце твоё...

В далёких Ногайских степях
ветра развевают твой прах,
буруны шныряют в костях
в далёких Ногайских степях.

Когда-то здесь шёл караван,
погонщиком был Палладин,
отец его ибн Сулейман –
- слепой в Марканде муэдзин.

А мать его – Вия Зухра,
давно от чумы умерла,
забыл их уже Палладин,
родными отверженный сын.

Взамен ему плётка была,
пристроена к лучке седла,
да острый булатный кинжал,
что в ножнах спокойно лежал.

И если входили в кишлак
улыбку дарил Палладин
всем людям, и...

Плясала тучка над утёсом –
То вверх, то вниз, а то и вбок…
Ей в такт отсвечивал белёсо
Неприхотливый ручеёк.

А парус дальше уносило,
К Тамани, где скучал герой
Тамара Демона любила,
Казбек поспорил с Шат-горой.

Так было, есть, и будет вечно:
Кинжал как спутник, верный конь,
И русский великан беспечный,
И камень – нищему в ладонь…