Царя единого в те времена
Израиль не избрал себе по случаю.
Без правил строгих, прочих доминант
Нельзя мечтать, чтоб жизнь менялась к лучшему.
Жил на горе Ефремовой левит,
Обряды проводил, священнодействовал,
Наложницу в обитель для любви
Привёл из Вифлеема Иудейского.
Возможно, слишком многого хотел,
А сам при этом умирал от жадности –
Не знаю, не успел, не подглядел,
Но что-то между ними не заладилось.
Наложница (представьте, не жена,
А тоже кое в чём не тварь дрожащая)
В правах гражданских не ущемлена,
Взбрыкнула, скажем так, по-настоящему,
Ушла к отцу обратно в Вифлеем,
Где в девках провела четыре месяца.
Зачах мужик без женщины совсем,
Едва-едва от горя не повесился.
Пошёл он к ней тогда поговорить,
Тропинку к сердцу проложить возлюбленной
И что-нибудь такое подарить,
Чтоб ясно стало: нет, не всё загублено.
С ним был слуга и два осла при нём
(Два места, вроде как на рейсе чартерном)
С любимой возвращаться им вдвоём,
Ну, а слуга - тот и пешком дочапает.
Наложница ввела их в отчий дом,
Как будто вовсе с мужем не скандалила.
(Женой не звал её ни раньше, ни потом
Наш жрец, а почему - поймём чуть далее.)
Отец её был несказанно рад
(Как рады замуж дочь отдать родители),
Не отпускал зятька три дня подряд,
В которые они изрядно выпили.
На день четвёртый встал левит, чуть свет
Забрезжил за окном, чтоб в путь отправиться.
Но к тестю заглянул тогда сосед
И зятю предложил слегка поправиться.
Поправка затянулась на весь день.
(Неправильный похмел, вы верно скажите,
Ведёт к запою, порождает лень -
И заречётесь пить... пока не вмажете.)
На пятый день очередной стакан
И время удлинилось быстротечное.
Стал ровный горизонт слегка покат
И день под горку покатился к вечеру,
О чём зятьку не преминул сказать
Тесть дальновидный, оставляя на ночь всех.
Но муж не согласился ночевать
Боясь, что нынче кончится как давеча.
Встал человек, наложница при нём.
От тестя хлебосольного, но пьющего
Ушли они уже не белым днём,
При них слуга и два осла навьюченных.
О всех превратностях, что ждут в пути,
Господь не сообщает нам заранее,
Перстом не тычет, где ночлег найти...
В вечерней дымке в строгих очертаниях
Нарисовался Иерусалим,
В то время назывался Иевусом он.
Град населён был племенем чужим,
Иевусеями и прочим мусором.
Левит, еврейским Господом храним,
Не пожелал идти к иноплеменникам.
(Когда бы знал, как дорог он своим,
То первым записался бы в изменники.
Весомый будет к этому резон.)
Закат над миром догорел малиновый.
Как в лузу шар легло за горизонт
Светило у Гивы Вениаминовой.
Здесь все свои. На улице пустой
Прибывшие расположились заполночь.
Никто не приглашает на постой,
Чужое горе жителям до лампочки.
Нашёлся добрый человек, старик.
Сам родом вышел он с горы Ефремовой.
Работать допоздна старик привык,
Не то, что эти дармоеды хреновы
Из городских, им лишь бы свет коптить
И обпиваться дорогими винами...
Кто именно, осмелимся спросить? -
Да жители, сыны Вениаминовы.
«Пусть дом мой невелик и небогат,
Но для ослов твоих овса не жалко мне.
Сородичу особенно я рад,
Сипящие с тебя не выбьёшь палками.
Предупредить особенно хочу:
С какой бы ты ни прикатил оказией,
На улице пустынной не ночуй,
У нас в ходу большие безобразия».
Со стариком вошло семейство в дом,
Омыли ноги, спрятались за шторами,
Развеселили сердце коньяком
И проводили ночь за разговорами.
Всё шло тип-топ, за здорово живёшь,
Но город вдруг взорвался экипажами -
Взбесившаяся с жиру молодёжь
Решила погулять и покуражиться.
(На Лексусах слетелись сопляки
С намереньем над гостем позабавиться.
Им Ксюши надоели Собчаки
С претензией и с оголённой задницей.
Расхристанные дети Сосковцов,
Христенко и других, как есть содомовцы-
Гоморровцы, сыны своих отцов -
Обкомовцев и лучших из детдомовцев.
Их всех из грязи превратила власть
В элиту, развращённости невиданной.
Но если те - язычники и мразь,
То эти сплошь сыны Вениаминовы.)
Дом окружили «лучше всех» кольцом
И требуют от старика с угрозами
Пришельца выдать прямо нагишом:
Познаем мы его любыми позами.
(История пример уже дала,
Содом с Гоморрою случились ранее.
Но «сливки общества» при их делах
Смысл бытия находят не в Писании.
Отцы семейства недорослей шлют
В Париж и в Лондон за образованием.
Но с башни Эйфелевой те плюют
И душу к чёрту тащат на заклание.)
Хозяин дома вышел на порог
И так сказал: «Не делайте безумия,
Мир и без вас порочен и жесток.
Ведь человек пред вами, а не мумия.
Когда вам похоть побороть невмочь
Настолько, что помогут только ножницы,
Здесь в доме есть девица, моя дочь,
А с человеком тем его наложница.
Возьмите их, как меньшее из зол.
Что вам угодно, подвиги не ратные
Творите с ними, им задрав подол,
Но с мужем сим не делайте отвратного».
Никто его и слушать не желал...
Тогда мужчина взял по жизни спутницу,
В последний раз её поцеловал
И вывел полуголую на улицу.
(А я так думаю, без лишних слов
Её за дверь толкнул муж к этой нечисти.
Иначе, извините, самого
Его схватили бы и обесчестили.)
В момент познала женщину толпа
В экстазе тёмных сил и мракобесия,
И до восхода каждый психопат
На бедной вымещал свою агрессию.
Молодку, оборвавшую свой бег,
Все петухи имели до единого.
Что женщина такой же человек,
Не думали сыны Вениаминовы.
Всю ночь над ней ругались до утра
И отпустили лишь при появлении
Зари, решив, что отдохнуть пора
Пред утренним обрядом омовения.
Поруганная еле доползла
До дома старика гостеприимного,
Где на рассвете тихо умерла
От действия публичного интимного.
А господин её, как только встал,
Не стал милицию звать и врача искать.
В путь собирался он в свои места,
Не разузнав, что сделалось с несчастною.
А та лежала, руки на порог
Закинувши и не дождавшись «Скорую»...
Увидел муж её у самых ног,
К ней обратился со словами бодрыми:
«Вставай, пойдём!» А дальше тишина...
Пред ним лежит безвинно убиенная
Наложница, конечно, не жена,
Но женщина до боли вожделенная.
Муж поднял на осла остывший труп,
Как комиссар убитого товарища,
Запекшихся коснулся женских губ
И медленно побрёл в своё пристанище.
Пришедши в дом, своим ножом тупым
По членам расчленил левит наложницу,
Совсем как насладившийся упырь
Частями выносил из дома школьницу.
Частей тех было по числу колен
Израиля двенадцать, предназначенных
К рассылке нарочными. По земле
Разъехались в посылках перепачканных
Те части женщины в уделы все,
Как приглашение для конференции:
Что скажет умудрённый фарисей
На преступленья в собственной конфессии?
Израиль не избрал себе по случаю.
Без правил строгих, прочих доминант
Нельзя мечтать, чтоб жизнь менялась к лучшему.
Жил на горе Ефремовой левит,
Обряды проводил, священнодействовал,
Наложницу в обитель для любви
Привёл из Вифлеема Иудейского.
Возможно, слишком многого хотел,
А сам при этом умирал от жадности –
Не знаю, не успел, не подглядел,
Но что-то между ними не заладилось.
Наложница (представьте, не жена,
А тоже кое в чём не тварь дрожащая)
В правах гражданских не ущемлена,
Взбрыкнула, скажем так, по-настоящему,
Ушла к отцу обратно в Вифлеем,
Где в девках провела четыре месяца.
Зачах мужик без женщины совсем,
Едва-едва от горя не повесился.
Пошёл он к ней тогда поговорить,
Тропинку к сердцу проложить возлюбленной
И что-нибудь такое подарить,
Чтоб ясно стало: нет, не всё загублено.
С ним был слуга и два осла при нём
(Два места, вроде как на рейсе чартерном)
С любимой возвращаться им вдвоём,
Ну, а слуга - тот и пешком дочапает.
Наложница ввела их в отчий дом,
Как будто вовсе с мужем не скандалила.
(Женой не звал её ни раньше, ни потом
Наш жрец, а почему - поймём чуть далее.)
Отец её был несказанно рад
(Как рады замуж дочь отдать родители),
Не отпускал зятька три дня подряд,
В которые они изрядно выпили.
На день четвёртый встал левит, чуть свет
Забрезжил за окном, чтоб в путь отправиться.
Но к тестю заглянул тогда сосед
И зятю предложил слегка поправиться.
Поправка затянулась на весь день.
(Неправильный похмел, вы верно скажите,
Ведёт к запою, порождает лень -
И заречётесь пить... пока не вмажете.)
На пятый день очередной стакан
И время удлинилось быстротечное.
Стал ровный горизонт слегка покат
И день под горку покатился к вечеру,
О чём зятьку не преминул сказать
Тесть дальновидный, оставляя на ночь всех.
Но муж не согласился ночевать
Боясь, что нынче кончится как давеча.
Встал человек, наложница при нём.
От тестя хлебосольного, но пьющего
Ушли они уже не белым днём,
При них слуга и два осла навьюченных.
О всех превратностях, что ждут в пути,
Господь не сообщает нам заранее,
Перстом не тычет, где ночлег найти...
В вечерней дымке в строгих очертаниях
Нарисовался Иерусалим,
В то время назывался Иевусом он.
Град населён был племенем чужим,
Иевусеями и прочим мусором.
Левит, еврейским Господом храним,
Не пожелал идти к иноплеменникам.
(Когда бы знал, как дорог он своим,
То первым записался бы в изменники.
Весомый будет к этому резон.)
Закат над миром догорел малиновый.
Как в лузу шар легло за горизонт
Светило у Гивы Вениаминовой.
Здесь все свои. На улице пустой
Прибывшие расположились заполночь.
Никто не приглашает на постой,
Чужое горе жителям до лампочки.
Нашёлся добрый человек, старик.
Сам родом вышел он с горы Ефремовой.
Работать допоздна старик привык,
Не то, что эти дармоеды хреновы
Из городских, им лишь бы свет коптить
И обпиваться дорогими винами...
Кто именно, осмелимся спросить? -
Да жители, сыны Вениаминовы.
«Пусть дом мой невелик и небогат,
Но для ослов твоих овса не жалко мне.
Сородичу особенно я рад,
Сипящие с тебя не выбьёшь палками.
Предупредить особенно хочу:
С какой бы ты ни прикатил оказией,
На улице пустынной не ночуй,
У нас в ходу большие безобразия».
Со стариком вошло семейство в дом,
Омыли ноги, спрятались за шторами,
Развеселили сердце коньяком
И проводили ночь за разговорами.
Всё шло тип-топ, за здорово живёшь,
Но город вдруг взорвался экипажами -
Взбесившаяся с жиру молодёжь
Решила погулять и покуражиться.
(На Лексусах слетелись сопляки
С намереньем над гостем позабавиться.
Им Ксюши надоели Собчаки
С претензией и с оголённой задницей.
Расхристанные дети Сосковцов,
Христенко и других, как есть содомовцы-
Гоморровцы, сыны своих отцов -
Обкомовцев и лучших из детдомовцев.
Их всех из грязи превратила власть
В элиту, развращённости невиданной.
Но если те - язычники и мразь,
То эти сплошь сыны Вениаминовы.)
Дом окружили «лучше всех» кольцом
И требуют от старика с угрозами
Пришельца выдать прямо нагишом:
Познаем мы его любыми позами.
(История пример уже дала,
Содом с Гоморрою случились ранее.
Но «сливки общества» при их делах
Смысл бытия находят не в Писании.
Отцы семейства недорослей шлют
В Париж и в Лондон за образованием.
Но с башни Эйфелевой те плюют
И душу к чёрту тащат на заклание.)
Хозяин дома вышел на порог
И так сказал: «Не делайте безумия,
Мир и без вас порочен и жесток.
Ведь человек пред вами, а не мумия.
Когда вам похоть побороть невмочь
Настолько, что помогут только ножницы,
Здесь в доме есть девица, моя дочь,
А с человеком тем его наложница.
Возьмите их, как меньшее из зол.
Что вам угодно, подвиги не ратные
Творите с ними, им задрав подол,
Но с мужем сим не делайте отвратного».
Никто его и слушать не желал...
Тогда мужчина взял по жизни спутницу,
В последний раз её поцеловал
И вывел полуголую на улицу.
(А я так думаю, без лишних слов
Её за дверь толкнул муж к этой нечисти.
Иначе, извините, самого
Его схватили бы и обесчестили.)
В момент познала женщину толпа
В экстазе тёмных сил и мракобесия,
И до восхода каждый психопат
На бедной вымещал свою агрессию.
Молодку, оборвавшую свой бег,
Все петухи имели до единого.
Что женщина такой же человек,
Не думали сыны Вениаминовы.
Всю ночь над ней ругались до утра
И отпустили лишь при появлении
Зари, решив, что отдохнуть пора
Пред утренним обрядом омовения.
Поруганная еле доползла
До дома старика гостеприимного,
Где на рассвете тихо умерла
От действия публичного интимного.
А господин её, как только встал,
Не стал милицию звать и врача искать.
В путь собирался он в свои места,
Не разузнав, что сделалось с несчастною.
А та лежала, руки на порог
Закинувши и не дождавшись «Скорую»...
Увидел муж её у самых ног,
К ней обратился со словами бодрыми:
«Вставай, пойдём!» А дальше тишина...
Пред ним лежит безвинно убиенная
Наложница, конечно, не жена,
Но женщина до боли вожделенная.
Муж поднял на осла остывший труп,
Как комиссар убитого товарища,
Запекшихся коснулся женских губ
И медленно побрёл в своё пристанище.
Пришедши в дом, своим ножом тупым
По членам расчленил левит наложницу,
Совсем как насладившийся упырь
Частями выносил из дома школьницу.
Частей тех было по числу колен
Израиля двенадцать, предназначенных
К рассылке нарочными. По земле
Разъехались в посылках перепачканных
Те части женщины в уделы все,
Как приглашение для конференции:
Что скажет умудрённый фарисей
На преступленья в собственной конфессии?
Обсуждения Гоморровцы, сыны отцов -обкомовцев